Page 32 - И дольше века длится день

близился рассвет, надо было не задерживаясь пробираться в свой аул Жангельди.
Только к полудню того дня добрался в Жангельди, все время идя берегом моря. А до
контузии часа за два пробегал это расстояние. И тут его сразила страшная весть — сыночка-
то, оказывается, давно уже нет в живых. Когда Едигея мобилизовали, малышу было полгода.
И вот не судьба — умерло дитя одиннадцати месяцев от роду. Заболел краснухой-корью и не
вынес жара внутреннего, сгорел, оборвался. Писать отцу на фронт об этом не стали. Куда
писать и зачем писать? На войне и без того хватает горького хлёбова. Вернется живой —
узнает по приезде, погорюет, переживет, рассудили по-своему родственники и Укубале
рассоветовали сообщать об этом. Молодые, мол, вот война кончится, народите еще детей,
бог даст. «Ветка обломалась — не беда, главное, чтобы ствол чинары остался цел». И еще
соображения были, вслух не высказанные, но всеми понимаемые: если что, война есть война,
если пуля сразит, то пусть хоть с надеждой простится в последнее мгновение с белым светом
— мол, остался дома отпрыск, род на том не пресекся…
А Укубала за все казнила только себя. Плачем исходила, обнимая вернувшегося мужа.
Ведь она ждала этого дня с надеждой и с болью неиссякшей, изводясь в мучительном
повинном ожидании. Рассказывала она вся в слезах, что старухи ее сразу предупредили: мол,
у ребенка краснуха, штука это коварная, надо дите потеплее завернуть в одеяла, стеганные из
верблюжьей шерсти, да держать в полной темноте, да поить все время водицей остуженной,
5
а там как бог даст, если выдержит жар, то выживет. А она, невезучая бейбак , не
послушалась аульных старушек. Попросила у соседей телегу да повезла больного ребенка на
станцию к докторше. А когда добралась до Аральска на телеге той трясучей, то было уже
поздно. Сгорел мальчонка в пути. Докторша ругала ее на чем свет стоит. Надо, говорит, тебе
было послушать старушек…
Вот такие известия ожидали Едигея дома, как только он переступил порог. Закаменел,
почернел от горя с того часа. Не предполагал он прежде никогда, что затоскует с такой силой
по малому дитю, по первенцу своему, которого толком и не понянчил. И от этого еще
больнее было сознавать утрату. Никак не мог он забыть той улыбки дитячьей, беззубой,
доверчивой, светлой, при воспоминании о которой сердце долго ныло.
С того и началось. Опостылел Едигею аул. Некогда здесь, на суглинистом взгорье
прибрежном, было с полсотни дворов. Рыбой аральской промышляли. Артель стояла. Тем и
жили. А теперь остался всего десяток мазанок под обрывом. Мужчин никого — всех
подчистую война замела. Старые да малые и те наперечет. Многие из них поразъехались по
аулам колхозным, скотоводческим, чтобы с голоду не помереть. Распалась артель. Некому
стало выходить в море.
Укубала тоже могла уехать к своим, родом она была из степных племен. За ней тоже
приезжали родные, хотели забрать к себе. Переждешь, мол, у нас лихолетье, а вернется
Едигей с фронта — никто тебя задерживать не станет, возвратишься сразу на свое рыбацкое
поселение Жангельди. Но Укубала наотрез отказалась: «Буду ждать мужа. Сыночка
потеряла. Если вернется сам живой, то пусть хотя бы жену застанет на месте. Я не одна тут,
старые да малые есть, помогать им буду, продержимся сообща».
Правильно она поступила. Да только Едигей с первых дней стал говорить, что
невмоготу ему теперь без дела оставаться здесь, у моря. В этом и он был прав. Родственники
Укубалы, прибывшие повидаться с Едигеем, предлагали перебраться к ним. Поживешь, мол,
у нас при отарах в степи. А там, здоровье пойдет на поправку, займешься делом каким-
нибудь, скот пасти сумеешь… Едигей благодарил, но не соглашался. Понимал он, что в
тягость будет. День-два погостить у близких жениных родственников куда ни шло. А потом,
если ты не работяга, кому ты нужен станешь.
И тогда решили они с Укубалой рискнуть. Решили на железную дорогу податься.
Думали, подыщется какая подходящая работа для Едигея — охранником, сторожем или где

5 Бейбак — несчастливица.