Page 10 - Наш старый дом

проскребет требуху, свернет ее в трубочки, перевяжет шпагатом, сварит и вынесет на мороз.
К обеду порежет колечками, заправит томатной подливой... Вспомню, слюнки текут.
Обеды, ужины, завтраки, дела домашние, огородные, о скотине да птице забота. А еще
- все лето готовить к зиме припасы. Варенья варить, компоты. Ни одна ягодка, ни одно
яблочко не пропадет. Клубника, вишня, смородина, алыча, абрикосы, сливы, груши... Банка
за банкой. На жарком солнцепеке - просторные противни. Сушатся нарезанные фрукты для
зимних компотов-взваров. На солнце же сохнет пастила: сливовая, яблочная. Маринуются
помидоры, огурцы, баклажаны, кабачки. Готовятся и тоже закрываются в банки салаты с
репчатым луком, алым болгарским перцем. Густые томатные да перцовые заправки, без
которых борща не получится, а лишь бледные "больничные" щи. Наш борщ пламенеет в
тарелке. От запаха - голова кругом: укроп и чеснок, петрушка, белые корешки ее и ажурные
листики.
За банкою банка уходят в прохладную тьму погреба и подполья.
А осенью квасятся и солятся в высоких бочках капуста, помидоры, огурцы, мочатся
крупный "калеградский" терн и "яндыковские" яблоки в ржаном сусле, в соломе.
Все это - тетя Нюра, ее руки. И все съедалось. Картошки сварит, достанет пахучих
огурчиков в укропе да миску щекастых алых помидорчиков в смородиновом да вишневом
листе, с хренком для запаха. Сели к столу. Хрумтят да почмокивают. Наелись.
За зиму все уходило. Пустели погреб, подполье. Летом все начиналось сызнова. Едоков
хватало. Гости приезжали: тетя Нина, дядя Миша, Анатолий, Жанна, Харитоненки с
Украины, Славин друг Сема, детдомовский сирота, подолгу живал. На лето тетя Нюра сшила
ему белые брюки, рубашки. "С первой получки, обещал Сема, - куплю вам отрез на платье".
Сколько их было, этих обещаний! Конопатый Генка соседский - тоже сирота. Рубашку ему
сошьет. "Вырасту, с первой получки..." Она всех жалела, особенно сирот. А для меня - так
вовсе защита.
У дяди Пети, человека много перенесшего и больного, характер был очень нелегкий:
часто ворчлив, придирчив по мелочам и вспыльчив до бешенства. А я с малых лет не больно
уступчив. Вот и доставалось порой. Защита моя - тетя Нюра. Помню, в детский сад я еще
ходил. С утра заупрямился: старшие добивались, чтобы я сам чулки пристегнул к резинкам.
Нехитрое приспособление - петля да шпенек. А я говорю: "Не могу... Не умею..." Слово за
слово... Дядя Петя хватает кусок провода и начинает стегать меня, все более ожесточаясь.
Мать кудахчет: "Правильно... Надо учить, надо учить... Чтоб не упрямился". Хорошенькая
учеба... Спасибо тете Нюре. Она была в огороде, услышала крик, прибежала и отняла меня.
Было, всякое было. Но когда на меня поднималась нелегкая дядина рука, защитой была
тетя Нюра. Порой ей за это доставалось, и довольно крепко. Она плакала, но стояла на своем:
"Ругать - ругай... Но бить - не смей".
Спасибо, тетя Нюра. За все...
Она умерла пять лет назад. Схоронили и помянули как положено: на девятый день, на
сороковой. Потом пошли годовщины.
Умерла. Но долго казалось мне, что тетя Нюра где-то здесь: в огороде, в летней кухне,
в сараях - словом, в привычных заботах. И вот сейчас она выйдет, покажется... Вот-вот...
Она не вышла, она умерла. И старый дом наш стал быстро дряхлеть. Стены его
остались теми же, но словно вынули из нашего дома душу. А без нее всякой жизни недолгий
срок. У людей, у вещей и у нашего дома.