Page 2 - Наш старый дом

чай и прочее. А здесь умыться, побриться - уже проблема.
Но перемогся, приладился, печь затопил. И понемногу потекло новое житье ото дня ко
дню, от весны к лету.
Начало
Вечереет. Нынче - время тревожное. Неделю назад снова вдвое дороже стал хлеб. Газет
лучше в руки не брать: воюют, убивают, грозят... Возле Чечни опять взяли в заложники
целый автобус людей. Там - женщины, дети. Подавай выкуп, миллионы долларов. Вроде
сговорились, а потом - взрыв. Погибли четверо или пятеро. Кровь и слезы... Слава богу,
телевизор не включаю. Там одна и та же горькая песнь. Летом нам телевизор не нужен. Чего
ради сидеть и глазеть в душной комнате. На воле лучше.
Вечереет... Нет в мире ничего, кроме летнего покоя. Теплынь... Рядом - сад и огород.
Зеленые кусты помидорные, на них - тяжелые гроздья плодов; острые луковые перья;
шершавые, даже на взгляд, листья огурцов, в их сени пупырчатые крепыши; высокие зонты
укропа, желтоватые, спеющие. Чуть далее отягченная краснобокими плодами яблоня
"яндыковка". Время от времени - глухой стук упавшего яблока. Тишина. Выше яблони -
просторное вечернее небо с розовеющими облаками. Они остывают ли, разгораются.
Садится солнце или уже закатилось?.. Его заслоняет густая вишня, не в красных, а в черных
ягодах от переспелости и ввечеру.
Вечерний покой. Пестрая бабочка пролетела, не тронув тишины. И странно было бы
сейчас думать о ценах и деньгах и прочем. Об одной лишь жизни думается, о прекрасной
жизни, что неслышно течет теперь летним покойным вечером, уходя к ночи.
К покою, к ночи готовится старая мать моя. Вот она, согбенная, малая, словно дитя,
иссохшая от лет и годов, пробирается из огорода тропкою к дому. Походка ее неверна. Идет,
оступается на нетвердых ногах. Вот встала и замерла, будто кто-то окликнул, позвал ее из
вечернего сумрака, что густеет под яблоней, в зарослях смородины. Почудилось... Дальше
пошла... оступаясь. Седые редкие волосы, узкие худые плечи под выгоревшим ситцевым
платьем. Старый одуванчик. Снова встала - видно, снова почудилось. Чьи-то шаги, голос,
взмах руки, чье-то лицо пригрезилось в сумерках. Их тут много, во дворе и в доме, старых
видений - родных людей, которые долгий век жили рядом, теперь - ушли.
Мать уходит к ночному покою. В доме она будет долго молиться, поминая живых и
мертвых. Вторые ближе ей: раба божия Анна, и раб божий Петр, и еще один Петр, тоже
покойный, и еще один, но этот, слава богу, живой; покойные Коля, Слава и Ниночка,
Михаил Николаевич - этого всегда с отчеством, как было в жизни. Молитва долга: для
ушедших просит покоя, для живых - судьбы.
Потом она долго будет укладываться, заснет; и во сне к ней придут те, о ком она горячо
просила в своей молитве: Нюра, Петя и другой Петя, Слава, Николай, Ниночка...
- Опять Нюру видела, - скажет она утром, - и мамочку с Ниной, они меня звали куда-то.
Опять Славочку, Колю...
Но теперь - вечер. Старая мать моя молится в нашем старом доме. Я - на воле.
Низко и медленно летит на ночлег с полей черное воронье. Тянутся долго, кричат.
Снова - покой. Высоко в небе - щебет ласточек. Там же, но выше, в самой глуби, - нежный
переклик щуров. Щур золотистый... Это - в небе.
На земле же, рядом со мной, - старая летняя кухонька. Стены ее облупились,
потрескались, шиферная крыша замшела. Сарай и вовсе убог. Зимний буран содрал его
ненадежную кровлю. Весною приехали, на скорую руку набросали сверху старые жестяные
листы, кирпичами их придавили. Стоит наш сарайчик. Рядом же - погреб; верх просел, а
внутри выпирает пузом кирпичная стена. Скоро рухнет. Время, время... Когда его копали,
этот погреб?.. Теперь и не вспомнить.
Старая кухня, старый сарай, старый погреб... На старый наш двор пришла пора
запустенья. Мелкая трава "гусынка", почуяв волю, полонит двор. Зарастают даже тропинки.
Остались лишь простые цветы: петуньи, ноготки, бархотки, астры. Петуньи теперь цветут
фиолетовым, белым. Вечером нежно пахнут. Позднее, ближе к осени, распустятся махровые