Page 112 - Петербурские повести

громады; там опять играющая толпа стен, террас и куполов, покрытая ослепительным
блеском солнца. И над всей сверкающей сей массой темнели вдали своей черною зеленью
верхушки каменных дубов из вилл Людовизи, Медичис, и целым стадом стояли над ними в
воздухе куполообразные верхушки римских пинн, поднятые тонкими стволами. И потом во
всю длину всей картины возносились и голубели прозрачные горы, легкие как воздух,
объятые каким-то фосфорическим светом. Ни словом, ни кистью нельзя было передать
чудного согласия и сочетанья всех планов этой картины. Воздух был до того чист и
прозрачен, что малейшая черточка отдаленных зданий была ясна, и всё казалось так близко,
как будто можно было схватить рукою. Последний мелкий архитектурный орнамент, узорное
убранство карниза – всё вызначалось в непостижимой чистоте. В это время раздались:
пушечный выстрел и отдаленный слившийся крик народной толпы, – знак, что уже
пробежали кони без седоков, завершающие день карнавала. Солнце опускалось ниже к
земле; румянее и жарче стал блеск его на всей архитектурной массе: еще живей и ближе
сделался город; еще темней зачернели пинны; еще голубее и фосфорнее стали горы; еще
торжественней и лучше готовый погаснуть небесный воздух… Боже, какой вид! Князь,
объятый им, позабыл и себя, и красоту Аннунциаты, и таинственную судьбу своего народа, и
всё чтó ни есть на свете.