Page 4 - Ранние журавли

кинулся на шею отцу и прилип, как вцепился, так и не отпускал. А сам плачет взахлеб и
только одно твердит:
4
— Ата, атаке, ата, атаке…
Отец прижимает его к себе, и тоже слезы на глазах. Тут соседи сбежались. Смотрят и
тоже плачут. А мать, смущенная и счастливая, бегает вокруг, все хочет оторвать Аджимурата
от отца:
— Да отпусти же ты отца! Хватит. Не ты один. Дай и другим. Ну какой же ты
неразумный. Боже, посмотри, вон пришли поздороваться…
А тот ни в какую…
Султанмурат почувствовал, как что-то стронулось в нем внутри и поползло горячим
набухшим комом к горлу. Во рту стало солоно. А еще говорил, что никогда ни за что не
заплачет. Он тут же взял себя в руки. Встряхнулся.
А урок шел. Инкамал-апай рассказывала теперь уже про Яву, про Борнео, про
Австралию. Опять же — чудесные земли, вечное лето. Крокодилы, обезьяны, пальмы и
разные неслыханные вещи. А кенгуру — это чудо из чудес! Детеныша в сумку на брюхе
кинет и скачет с ним, носит его при себе. Придумала же кенгуру, или, вернее, придумалось
же такое в природе…
Вот кенгуру он не видел. Чего не видел, того не видел. А жаль. Но зато слона, обезьяну
и всяких других зверей посмотрел вблизи. Руку протянуть — достанешь…
В тот день, когда отец сказал, что возьмет его с собой в город, Султанмурат не знал,
куда себя деть. Его распирало от нетерпения, от восторга, но вот беда — сказать об этом
никому не смел. Если бы Аджимурат узнал, был бы большой рев: почему ему, Султанмурату,
можно, а мне нельзя, почему отец берет его с собой, а меня не берет? И что ты тут скажешь?
И потому к неуемной радости и ожиданию завтрашнего путешествия примешивалось
чувство какой-то вины перед братом. И все-таки очень подмывало рассказать братишке и
сестренкам о предстоящем событии. Очень хотелось открыться. Но отец и особенно мать
наказали строго-настрого не делать этого. Пусть младшие узнают, когда уже он будет в пути.
Так лучше. С большим-большим трудом сумел он преодолеть себя, сохранить этот секрет.
Чуть не умер, извелся от тайны. Зато в тот день он был так прилежен, так предупредителен,
так заботлив и добр со всеми, как никогда. Все делал, везде поспевал. И теленка переарканил
пастись на новое место, и картошку окучивал в огороде, и матери помог стирать, и самую
младшую, Алматай, умыл, когда та упала в грязь, и еще, и еще переделал много разных дел.
Короче говоря, в тот день он был таким старательным, что даже мать не утерпела, прыснула
со смеху, качая головой.
— Что это на тебя нашло? — пряча улыбку, говорила она. — Всегда бы такой — вот
счастье-то! Как бы не сглазить! А может, не отпускать тебя в город? Уж больно помощник
ты у меня хороший.
Но это она так, к слову. А сама тесто поставила, лепешек напекла на дорогу и разной
другой снеди. Масла натопила, тоже в дорогу, в бутылку налила.
Вечером пили чай всей семьей из самовара. Со сметаной, с горячими лепешками. На
дворе расположились, у арыка, под яблоней. Отец сидел в окружении младших — с одного
боку Аджимурат, с другого девочки. Мать чай наливала, а Султанмурат подавал пиалы,
углей досыпал в самовар. С удовольствием все это делал. А сам все думал, что завтра он уже
будет в городе. Отец раза два подмигнул ему. Мало того — разыграл на глазах брата.
— А что, Аджике, — прихлебывая чай, обратился он к младшему сыну, —
Черногривого своего не объездил еще?
— Нет, ата, — начал жаловаться Аджимурат. — Он такой вредный оказался. Ходит за
мной, как собачонок. Я его кормлю, пою, один раз он даже в школу прибежал. Стоял под
окном, ждал, когда я выйду на переменку, весь класс видел. А садиться на себя не позволяет,

4 Ата, атаке — папа, папочка.