Page 46 - Ранние журавли

— Журавли! Журавли! Журавли!
Султанмурат вспомнил, что ранний прилет журавлей — хорошая примета.
— Ранние журавли — хорошая примета! — крикнул он Анатаю, обернувшись в
седле. — Урожай, урожай будет!
— Что, что? — не расслышал Анатай.
— Урожай! Урожай будет!
Анатай, обернувшись в сторону Эркинбека, кричал ему, в свою очередь:
— Урожай! Урожай будет!
И тот отвечал им:
— Слышу, слышу! Урожай будет!
А журавли плыли, купаясь в голубизне неба, плыли не спеша, кружась на плавно
колышущихся крыльях, перекликаясь то сдержанно, то многоголосо, все разом, и снова в их
рядах наступало спокойствие. В прозрачности того дня были хорошо видны их точеные
вытянутые шеи, и тонкие клювы, и полуприжатые к телу ноги у одних и плотно прижатые у
других. Иногда мелькали в движении белые концы маховых перьев по краям крыльев. Тогда-
то, разглядывая птиц, плугари заметили, что стая медленно идет на снижение. Журавли все
ниже и ниже спускались к земле, их как будто сносило каким-то течением туда, к дальним
пригоркам. Никогда в жизни Султанмурат не видел журавлей вблизи. Они всегда
проплывали над головой как видение, как сон.
— Смотри, садятся, садятся! — крикнул Султанмурат, и все трое, спрыгнув с седел,
оставив плуги и упряжи, кинулись в ту сторону, куда опускалась журавлиная стая.
Быстро бежали. Вовсю! Хотелось увидеть журавлей вблизи: какие они из себя? Вот
будет здорово!
Ах, как хорошо бежалось Султанмурату! Земля ложилась под ноги, сама шла
навстречу. И вместе с землей снежные горы бежали навстречу, и журавлиная стая,
кружащаяся в воздухе, с которой он не спускал глаз, плыла навстречу. Дух захватывало от
бега и радости, и на бегу, ликуя, догоняя журавлей, подумал он, что, если журавли обронят
перо, он найдет его и сохранит, подарит ей, Мырзагуль, журавлиное перо и расскажет ей все
как было. Только бы догнать, только бы увидеть журавлей. Он бежал, неся в душе
нахлынувшую нежность к Мырзагуль. Если бы мог, побежал бы он сейчас с журавлиным
пером прямо к ней… Прямо к ней с журавлиным пером…
Они бежали, а немигающий жестокий зрачок следил за ними в прорезь прицела, плавно
переводя мушку с одного на второго, на третьего. Ненавистно смотрел этот зрачок, как
бежали мальчишки в прорези прицела к журавлям. Земля за пределами прицела была такая
большая, а они на срезе зыбкой мушки такие крохотные… Небо в прицеле над ними было
такое большое, а они такие маленькие. Щелчком сшибить — и не будет их… Все это в одну
секунду могло исчезнуть, перестать мельтешить в прицеле, стоило лишь нажать на
спусковой крючок.
— Эх, здорово я их усек, сейчас бы сшиб подряд, не успели бы пикнуть, — сдерживая
дыхание, проговорил тот, что целился.
— Брось, дурило! С пулей не шутят, не целься зря, — ответил ему другой, что
придерживал лошадей под уздцы среди зарослей курая, в глубокой, как волчье логово,
вымоине под бугром.
Целившийся промолчал, играя желваками, но мушки не снял.
— Не высовывайся, тебе говорят, — приказал ему тот, что держал коней. —
Набегаются — уйдут. Тебе-то что?
Не подчинился. Лежал, привалившись щетинистой щекой к прикладу, сладостно было
ему следить в прорезь прицела за бегущими недоумками, ошалевшими от криков журавлей.
Зло брало. Бегут и смеются! Бегут и смеются! Вот радость-то! Перещелкал бы тремя
выстрелами, даже не трепыхнулись бы. Бегут и смеются! И чего, спрашивается? Бегут и
смеются…