Page 43 - Ранние журавли

— Ана-та-ай!
— Эркин-бе-ек!
— Султанмура-а-ат!
По лицу текло: то ли талый снег, то ли пот; руки на поводьях взбухли, посинели от
холода и сырости, ноги сдавлены с обеих сторон боками лошадей, трущихся друг о друга,
больно ногам, хочется их куда-то убрать и некуда, но Султанмурат понимал, что по его следу
идут Анатай и Эркинбек, что втроем они — шесть лемехов, что не имеет он права
останавливать среди дня шесть лемехов, пашущих аксайскую землю. Только бы кони
выдюжили, только бы кони не сдались. И потому он мысленно обращался к ним, внушал им:
«Потерпите, рожденные от Камбар-Аты 17 , подружней налегайте. Ведь не каждый день
будет так тяжко. Сегодня снег, а завтра его не будет. Вперед, вперед, чу, чу! Потерпите,
рожденные от Чолпон-Аты, вон впереди конец загона, сейчас мы развернемся там и пойдем в
обратную сторону. Потерпите, не сбавляйте шаг. Я не имею права избавить вас от плугов.
Для этого мы вас готовили всю зиму. Другого выхода нет. Я гоню вас по мягкой и твердой
земле, вам тяжко, но иначе хлеб не рождается. Старик Чекиш говорит, что так было и так
будет вовеки. Он говорит, что хлеб, каждый кусок хлеба полит потом, только не все это
знают и не все думают об этом, когда едят. А нам очень нужен хлеб. Очень нужен. Потому
мы с вами здесь, на Аксае.
Чабдар, ты мой брат, ты мой бороздовый конь. Ты тянешь плуг и меня несешь на себе.
Прости, что и тебя хлещу кнутом. Так надо. Не обижайся, Чабдар.
Чонтору, ты идешь слева, ты ступаешь по пашне, тебе тяжелее всех, но ты самый
сильный после Чабдара. Тебя, Чонтору, отец мой Бекбай всегда хвалил. Помнишь? А
помнишь, как все мы ездили в город… Писем нет от отца давно уже, это страшно, вам,
лошадям, этого не понять. Когда с фронта долго не пишут — это очень страшно. Мать
совсем исхудала от тоски и страха. Когда оплакивали анатаевского отца, больше всех и
горше всех плакали Инкамал-апай и мать. Они что-то знают, что-то недоброе, но не говорят.
Они что-то знают… Чу, чу, Чонгору, я не позволю тебе сдаваться. Вперед, Чонтору!
Держись!
И ты, Белохвостый, ты тоже мой брат. Ты идешь справа от меня, в середине упряжи.
Ты должен здорово тянуть, вы с Чабдаром коренники. Ты красивый конь, у тебя
необыкновенный белый хвост. Но ты не сдавайся, не падай духом. Я не позволю тебе
уставать. Чу, чу, Белохвостый! Не подводи!
Брат мой, Карий, ты простой и хороший конь. Когда я выбирал тебя в свою четверку, я
очень надеялся на тебя. Ты работяга и нравом смирен. Я и тебя очень уважаю. Ты идешь с
самого краю, и тебя всегда видно. По тебе судят со стороны, как дела наши, Карий, брат мой.
И я тебя не обижу, ты только тяни, тяни, не сдавайся. Я тебе обещаю: когда мы закончим
пахать и сеять на Аксае, когда мы будем возвращаться в аил, ты будешь идти также с краю,
чтобы все видели тебя. И мы проедем мимо ее дома, и когда она выбежит на улицу, то сразу
увидит тебя, Карий, брат мой. Мне так и не удалось повидаться с ней перед отъездом.
Платочек ее при мне, он всегда при мне. Он спрятан от снега и дождя. Я о ней всегда, все
время думаю. Я не могу о ней не думать. Если я перестану о ней думать, все опустеет и мне
неинтересно будет жить…
Чу, чу, рожденные от Камбар-Аты! Дружней налегайте, вперед, вперед! Чу! Чу!.. А
снег все идет, все идет! Какой мокрый снег. Измокли мы все с головы до ног. И ветер
поддувает. Хорошо, если стряпуха наша догадалась прикрыть сено попонами. А если не
догадается, намокнет сено, пропадет. Чем вас кормить будем — двенадцать голов? Надо
было сказать ей перед отъездом, забыл, не думал, что снег повалит.
Странная она старуха, глаз у нее завидущий. Лошадей наших все расхваливает, не
наглядится. Какие справные, говорит, кони, хорошо кормленные. Жира, говорит, на боках в

17 Камбар-Ата — мифический покровитель лошадей.