Page 20 - Свои люди

с. Останется у вас чем пристроить Алимпияду Самсоновну. Ну, об этом и толковать нечего-
с; были бы деньги, а женихи найдутся-с. Ну, а грех какой, сохрани господи! Как придерутся,
да начнут по судам таскать, да на все семейство эдакая мораль пойдет, а еще, пожалуй, и
имение-то все отнимут: должны будут они-с голод и холод терпеть и без всякого призрения,
как птенцы какие беззащитные. Да это сохрани господи! Это что ж будет тогда? (Плачет.)
Большов. Да об чем же ты плачешь-то?
Подхалюзин. Конечно, Самсон Силыч, я это к примеру говорю - в добрый час молвить,
в худой промолчать, от слова не станется; а ведь враг-то силен - горами шатает.
Большов. Что ж делать-то, братец, уж, знать, такая воля божия, против ее не пойдешь.
Подхалюзин. Это точно, Самсон Силыч! А все-таки, по моему глупому рассуждению,
пристроить бы до поры до времени Алимпияду Самсоновну за хорошего человека, так уж
тогда будет она, по крайности, как за каменной стеной-с. Да главное, чтобы была душа у
человека, так он будет чувствовать. А то вон, что сватался за Алимпияду Самсоновну,
благородный-то,- и оглобли назад поворотил.
Большов. Как назад? Да с чего это ты выдумал?
Подхалюзин. Я, Самсон Силыч, не выдумал,- вы спросите Устиныо Наумовну. Должно
быть, что-нибудь прослышал, кто его знает.
Большов. А ну его! По моим делам теперь не такого нужно.
Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, возьмите в рассуждение: я посторонний человек, не
родной,- а для вашего благополучия ни дня, ни ночи себе покою не .знаю, да и сердце-то у
меня все изныло; а за него отдают барышню, можно сказать, красоту неописанную; да и
денег еще дают-с, а он ломается да важничает,- ну есть ли в нем душа после всего этого?
Большов. Ну, а не хочет, так и не надо, не заплачем!
Подхалюзин. Нет, вы, Самсон Силыч, рассудите об этом: есть ли душа у человека? Я
вот посторонний совсем, да не могу же без слез видеть всего этого. Поймите вы это, Самсон
Силыч! Другой бы и внимания не взял так убиваться из-за чужого дела-с; а ведь меня теперь
вы хоть гоните, хоть бейте, а я уж вас не оставлю; потому не могу - сердце у меня не такое.
Большов. Да как же тебе оставить-то меня: только ведь и надежды-то теперь, что ты.
Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, еще такое дело сделаем, что ты и не
ожидаешь.
Подхалюзин. Да не могу же я этого сделать, Самсон Силыч. Поймите вы из этого: не
такой я совсем человек! Другому, Самсон Силыч, конечно, это все равно-с, ему хоть трава не
расти, а уж я не могу-с, сами изволите видеть-с, хлопочу я али нет-с. Как черт какой,
убиваюсь я теперича из-за вашего дела-с, потому что не такой я человек-с. Жалеючи вас это
делается, и не столько вас, сколько семейство ваше. Сами изволите знать, Аграфена
Кондратьевна дама изнеженная, Алимпияда Самсоновна барышня, каких в свете нет-с...
Большов. Неужто и в свете нет? Уж ты, брат, не того ли?..
Подхалюзин. Чего-с?.. Нет, я ничего-с!..
Большов. То-то, брат, ты уж лучше откровенно говори. Влюблен ты, что ли, в
Алимпияду Самсоновну?
Подхалюзин. Вы, Самсон Силыч, может, шутить изволите.
Большов. Что за шутка! Я тебя без шуток спрашиваю.
Подхалюзин. Помилуйте, Самсон Силыч, смею ли я это подумать-с.
Большов. А что ж бы такое не сметь-то? Что она, княжна, что ли, какая?
Подхалюзин. Хотя и не княжна, да как бымши вы моим благодетелем и вместо отца
родного... Да нет, Самсон Силыч, помилуйте, как же это можно-с, неужли же я этого не
чувствую!
Большов. Так ты, стало быть, ее не любишь?
Подхалюзин. Как же не любить-с, помилуйте, кажется, больше всего на свете. Да нет-с,
Самсон Силыч, как же это можно-с.
Большов. Ты бы так и говорил, что люблю, мол, больше всего на свете.
Подхалюзин. Да как же не любить-с! Сами извольте рассудить: день думаю, ночь