Page 15 - Свои люди

Подхалюзин. Сто серебром теперь же-с, а остальные после, по окончании всего этого
происшествия-с.
Рисположенский. Ну вот, как за эдаких людей и богу не молить! Только какая-нибудь
свинья необразованная может не чувствовать этого. Я вам в ножки поклонюсь, Лазарь
Елизарыч!
Подхалюзин. Это уж на что же-с! Только, Сысой Псоич, уж хвостом не вертеть туда и
сюда, а ходим акурате,- попал на эту точку и вертись на этой линии. Понимаете-с?
Рисположенский. Как не понимать! Что вы, Лазарь Елизарыч, маленький, что ли, я!
Нора понимать!
Подхалюзин. Да что вы понимаете-то? Вот дела-то какие-с. Вы прежде выслушайте.
Приезжаем мы с Самсоном Силычем в город, и реестрик этот привезли, как следует. Вот он
пошел по кредиторам: тот не. согласен, другой не согласен; да так ни один-таки и нейдет на
эту штуку. Вот она какая статья-то.
Рисположенский. Что вы это говорите, Лазарь Елизарыч! А! Вот поди ж ты! Вот народ-
то!
Подхалюзин. Как бы нам теперича с эстим делом не опростоволоситься! Понимаете вы
меня али нет?
Рисположенский. То есть насчет несостоятельности, Лазарь Елизарыч?
Подхалюзин. Несостоятельность там сама по себе, а на счет моих-то делов.
Рисположенский. Хе, хе, хе.,, то есть дом с лавками... эдак... дом-то... хе, хе, хе...
Подхалюзин. Что-о-с?
Рисположенский. Нет-с, это я так, Лазарь Елизарыч, по глупости, как будто для шутки.
Подхалюзин. То-то для шутки! А вы этим не шутите-с! Тут не то что дом, у меня
теперь такая фантазия в голове об этом предмете, что надо с вами обширно потолковать-с!
Пойдемте ко мне-с, Тишка!
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же и Тишка.
Подхалюзин. Прибери тут все это! Ну, пойдемте, Сысой Псоич!
Тишка хочет убирать водку.
Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь, что хотят
нить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты еще мал, ну так ты будь учтив и снисходителен. Я,
Лазарь Елизарыч, рюмочку выпыо.
Подхалюзин. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.
Рисположенский. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и закусывает.) Да
уж мы лучше ее с собой возьмем.
Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и Фоминишна.
Тишка уходит.
Фоминишна. Уж пореши ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то измаялась
совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок, да и тот, говорят,
опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через
месяц девятнадцатый годок минет. Что томить-то ее понапрасну. Другие в ее пору давно уж
детей повывели. То-то, мать моя, что ж ее томить-то.
Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная, да нешто за мной дело стало; у
меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы очень они с маменькой-то.
Фоминишна. Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди свежие, не
плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми - все человек.
Устинья Наумовна (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче день-то
деньской, с раннего утра словно отымалка какая мычуся. А ведь и проминовать ничего
нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное дело, серебряная, всякий человек
- живая тварь; тому невеста понадобилась, той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь
и вовсе свадьба. А кто сочинит - все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А
отчего отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено,- от начала мира этакое колесо