Page 32 - Аты-баты

— Вспоминаю, что у этого человека была ангина, и на вечер он прийти не мог.
— Я знала, что Катька — врушка, — помолчав, сказала Кима. — А почему же ты не
поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?
— Я мечтал об этом, Кимка, но… Мне казалось, что ты сердишься на меня.
— Сержусь? Да за что же, Господи? — Она вздохнула. — Ничего-то вы, мальчишки, не
понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже
страшная дура поняла бы, а ты…
— Ты сердилась на меня, — упрямо повторил Игорь. — Мне очень стыдно, Кима,
честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с
Борькой Яценко…
— Он погиб, Игорь.
— Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.
— Вот глупости-то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?
— Ну, мы поспорили, — Игорь с трудом начал исповедь. — Ну, что… что я дотронусь
до тебя. Ты стояла у доски, а я подошел и положил тебе руку на плечо. Вот… А потом взял и
провел рукой… Ну там, где нельзя.
— А где нельзя?
— Ну там. Ну сама знаешь…
— Знаю? — Кима тихо засмеялась. В темноте послышалось какое-то шуршание, что-то
негромко щелкнуло. — Да-да, это ужасно! Ты нарушил табу…
— Вот, — тяжко вздохнул Игорь. — А ты на меня так тогда посмотрела, будто я тебя
ударил. И мне стало стыдно. И стыдно до сих пор.
— Иди сюда, — шепнула она. — Ближе. Еще. Тут места хватит. Дай руку. Значит, тут
нельзя? Тут, да? Тут?..
Она была совсем рядом. И рука Игоря ощутила теплую и упругую девичью грудь.
— Молчи, — бессвязно шептала она. — Можно, понимаешь. Можно, потому что вас
убивают… а мы остаемся. Можно, потому что я люблю тебя. Можно, дурак ты несчастный, и я
дура несчастная, и пусть хоть наши дети будут счастливее нас…
Тенгиз охапками доставал гвоздики из корзины, а Юнесса, Валентина Ивановна и сестры
Крынкины складывали из них букеты.
— Подумать только, гвоздики — в марте, — сказал профессор Сайко. — За парочку этих
корзин можно, я полагаю, и «Волгу» купить?
— Можно, — спокойно согласился Тенгиз. — Можно купить «Волгу». А можно
положить на могилу отца.
— Вопросы будут, профессор? — ехидно поинтересовался Лавкин.
— Извините меня, Тенгиз, — виновато произнес Сайко. — Я имею глупую привычку
неудачно острить.
— Я тоже люблю шутки, — сказал Тенгиз. — Только сегодня не время для шуток. И не
место. Так мне кажется. Извините.
Анна и Константин сидели в узкой светелке и молчали, то ли прислушиваясь к
разговорам в соседней комнате, то ли думая о своем. Потом Анна спросила:
— Сколько же ему лет?
— Кому?
— Илье Ивановичу, — пояснила Анна. — Отцу вашей жены. Вы что, забыли? Вы же
только что говорили о нем.
— Да, да, — Константин вздохнул. — Позвольте, сколько же ему?.. Да, пожалуй, лет
шестьдесят — шестьдесят пять. Признаться, я точно не знаю.
— Значит, его день рождения в вашей семье не отмечают, — невесело усмехнулась
Анна. — Неужели так ни разу и не отмечали?
— Да как-то не получалось, — виновато сказал Константин. — Знаете, как в части? То
учения, то стрельба, то еще что-нибудь.
— Еще «что-нибудь» — самый точный ответ. Я не права?