Page 262 - Собор Парижской Богоматери

– Через дверь.
– Двери нет.
– Через окно.
– Слишком узкое.
– Так расширь его! – злобно крикнул Тристан. – Разве нет у тебя кирки?
Мать, по-прежнему настороженная, наблюдала за ними из глубины своей норы. Она уже
больше ни на что не надеялась, она не знала, что делать, она только не хотела, чтобы у нее
отняли дочь.
Анриэ Кузен пошел за инструментами, которые лежали в ящике под навесом Дома с
колоннами. Заодно он вытащил оттуда и лестницу-стремянку, которую тут же приставил к
виселице. Пять-шесть человек из отряда вооружились кирками и ломами. Тристан направился
вместе с ними к оконцу.
– Старуха! – строго сказал ей начальник. – Отдай нам девчонку добром.
Она взглянула на него, словно не понимая, чего он от нее хочет.
– Черт возьми! – продолжал Тристан. – Почему ты не хочешь, чтобы мы повесили эту
колдунью, как то угодно королю?
Несчастная разразилась диким хохотом.
– Почему не хочу? Она моя дочь!
Выражение, с которым она произнесла эти слова, заставило вздрогнуть даже самого
Анриэ Кузена.
– Мне очень жаль, – ответил Тристан, – но такова воля короля.
А затворница, еще громче захохотав жутким хохотом, крикнула:
– Что мне за дело до твоего короля творят тебе, что это моя дочь!
– Пробивайте стену! – приказал Тристан.
Чтобы расширить отверстие, достаточно было вынуть под оконцем один ряд каменной
кладки. Когда мать услышала удары кирок и ломов, пробивавших ее крепость, она испустила
ужасающий вопль и стала с невероятной быстротой кружить по келье, – эту повадку дикого
зверя приобрела она, сидя в своей клетке. Она молчала, но глаза ее горели. У стрелков
захолонуло сердце.
Внезапно она схватила свой камень и, захохотав, с размаху швырнула его в стрелков.
Камень, брошенный неловко, ибо руки ее дрожали, упал к ногам коня Тристана, никого не
задев. Затворница заскрежетала зубами.
Хотя солнце еще не совсем взошло, но было уже светло, и чудесный розоватый отблеск
лег на старые полуразрушенные трубы Дома с колоннами. Это был тот час, когда обитатели
чердаков, просыпающиеся раньше всех, весело отворяют свои оконца, выходящие на крышу.
Поселяне и торговцы фруктами, верхом на осликах, потянулись на рынки через Гревскую
площадь. Задерживаясь на мгновение возле отряда стрелков, собравшихся вокруг Крысиной
норы, они с удивлением смотрели на них, а затем продолжали свой путь.
Затворница сидела возле дочери, заслонив ее и прикрыв своим телом, с остановившимся
взглядом прислушиваясь к тому, как лежавшее без движения несчастное дитя шепотом
повторяло: «Феб! Феб!»
По мере того как работа стражи, ломавшей стену, подвигалась вперед, мать невольно
откидывалась и все сильнее прижимала девушку к стене. Вдруг она заметила (она не спускала
глаз с камня), что камень подался, и услышала голос Тристана, подбодрявшего солдат. Она
очнулась от своего недолгого оцепенения и закричала. Голос ее то резал слух, как скрежет
пилы, то захлебывался, словно все проклятия теснились в ее устах, чтобы разом вырваться
наружу.
– О-о-о! Какой ужас! Разбойники! Неужели вы в самом деле хотите отнять у меня дочь?
Я же вам говорю, что это моя дочь! Подлые, низкие палачи! Гнусные, грязные убийцы!
Помогите! Помогите! Пожар! Неужто они отнимут у меня мое дитя? Кого же тогда называют
милосердным богом?
Затем она с пеной у рта, с блуждающим взором, стоя на четвереньках и ощетинясь,