Page 130 - И жили люди на краю

127
рассмеялась, что под нею мокро сделалось.
Рагун на всё на это смотрел хмуро. А чему радоваться?
Японцы не возвращались, Ямамота, как рыба – не то в большую
реку уплыл, не то в сеть попал. Стойбище назвали посёлком,
кое-кто в деревянные дома пошёл жить. Всё чаще и больше
говорили, как плохо было раньше и как хорошо теперь. И когда
ругали всё, что было раньше, ругали и его, Рагуна. Им это
нравилось. А Рагуна сильно обижало. И накапливалась в нём
злоба. Очень много накопилось, даже глаза стали хуже видеть,
будто их рыбьей слизью замазало. A тут Харьюк притащилась.
«Внутри жарко, – сказала. – И урчит. Лечи, шаман», Ну, он
бросил ей сухую траву, чтоб отварила и попила. Она выпила этот
отвар и умирать начала. Плохая трава ей, однако, попалась.
Председатель совета Югаин – свой же, росли вместе,
младше был, лупил его, вдруг, каким начальником сделался! По
телефону научился говорить, машину вызвал. Приехала машина
с большим красным крестом – все дети и женщины стали
рассматривать его. Мужчины тоже, но меньше. Из машины
девушка вышла. В очках, как у Ямамоты. Думали: и она
начальник. Нет, врачом оказалась. Приехала старуху Харьюк
лечить. Ай-ай-ай, а у Харьюк глаза не открываются. Всё.
Прибыл этот Югаин, председатель. Давай кричать. Давай
оскорблять. Тёмным человеком назвал Рагуна. Дураком назвал.
Приказал больше не шаманить. Сказал, что это японцы
назначили Рагуна шаманом, потому что он был у них слугою,
лизал им руки, как собака, может, и сейчас ещё связан с
японцами.
Фу, никто так гадко не оскорблял Рагуна. И все слушали. И
думали что-то. А Югаин, всегда сопливый, глупый, кривоногий,
считал себя большим победителем. Рагун не мог уйти, как
пораненная нерпа. Нет, не мог! Злобы в нём было уже столько,
что если не выбросить хоть немножко, то можно лопнуть на