Page 925 - И жили люди на краю

922
чтобы благополучно «отбыть каторгу».
А Косоногов тем временем стал секретарём горкома по
идеологии. Севшая в его кресло редакторша, махровая дева, на
следующее же утро одного отчитала за опоздание, хотя тот
уверял, что заходил на рыбокомбинат, второго – за пижонский
вид, точнее, за слишком пёстрый, вызывающий пиджак, третьему
сказала, что от него на версту пахнет. И так – изо дня в день. Сама
она как журналистка была бездарной, давно не пишущей.
Явление среди редакторов распространённое, поэтому мужики
относились к этому спокойно, а вот «посягательства на
достоинство и свободу», постоянное «одёргивание и
маразматические нравоучения» довели их до того, что однажды перед
«летучкой» положили на стол «даме» шесть заявлений с просьбой
уволить по собственному желанию. Она кинулась в кабинет к
Косоногову с криком: «Зачем вы набрали пьяниц и диссидентов? Они
устроили путч!» Испугавшись, что за «нездоровую обстановку» в
редакции всё-таки спросят с неё, быстренько покинула город. И вот
Игоря, только что вернувшегося с учёбы, кинули на «усмирение
восставших». Косоногов же перебрался на работу в обком. Там он
недолго продержался. Поговаривали, что Ливанов не захотел иметь
рядом человека, имитирующего буйную активность, и назначил его
– с повышением – начальником управления по печати.
– Пожалуй, он, – сказал Игорь. – Но что он понимает в стихах
или прозе?
– Ну, какое-то своё понятие есть, наверное?
– Так это его...
– И не только, – не дал договорить Игорю Громов. – Кто-то там
поддерживает его. Наверняка. Иначе не взял бы рукопись с линотипа.
А может, даже поручили... – директор снова полез в ящик стола и
произнёс, как бы вспомнив: – Да, предупредили, на них – не
ссылаться. Самим в общем... Думай, что скажешь авторам.
– Допустим. Вот стихи Горбуновой. Они прошли в