Page 340 - Анна Каренина

левый сапог, полный воды, был тяжел и чмокал; по испачканному пороховым осадком лицу
каплями скатывался пот; во рту была горечь, в носу запах пороха и ржавчины, в ушах
неперестающее чмоканье бекасов; до стволов нельзя было дотронуться, так они разгорелись;
сердце стучало быстро и коротко; руки тряслись от волнения, и усталые ноги спотыкались и
переплетались по кочкам и трясине; но он все ходил и стрелял. Наконец, сделав постыдный
промах, он бросил наземь ружье и шляпу.
«Нет, надо опомниться!» – сказал он себе. Он поднял ружье и шляпу, подозвал к ногам
Ласку и вышел из болота. Выйдя на сухое, он сел на кочку, разулся, вылил воду из сапога,
потом подошел к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы и
обмыл себе лицо и руки. Освежившись, он двинулся опять к тому месту, куда пересел бекас,
с твердым намерением не горячиться.
Он хотел быть спокойным, но было то же. Палец его прижимал гашетку прежде, чем он
брал на цель птицу. Все шло хуже и хуже.
У него было только пять штук в ягдташе, когда он вышел из болота к ольшанику, где
должен был сойтись со Степаном Аркадьичем.
Прежде чем увидать Степана Аркадьича, он увидал его собаку. Из-под вывороченного
корня ольхи выскочил Крак, весь черный от вонючей болотной тины, и с видом победителя
обнюхался с Лаской. За Краком показалась в тени ольх и статная фигура Степана Аркадьича.
Он шел навстречу красный, распотевший, с расстегнутым воротом, все так же прихрамывая.
– Ну, что? Вы палили много! – сказал он, весело улыбаясь.
– А ты? – спросил Левин. Но спрашивать было не нужно, потому что он уже видел
полный ягдташ.
– Да ничего.
У него было четырнадцать штук.
– Славное болото. Тебе, верно, Весловский мешал. Двум с одною собакой неловко, –
сказал Степан Аркадьич, смягчая свое торжество.

XI

Когда Левин со Степаном Аркадьичем пришли в избу мужика, у которого всегда
останавливался Левин, Весловский уже был там. Он сидел в средине избы и, держась обеими
руками за лавку, с которой его стаскивал солдат, брат хозяйки, за облитые тиной сапоги,
смеялся своим заразительно веселым смехом.
– Я только что пришел. Ils ont ete charmants. Представьте себе, напоили меня,
накормили. Какой хлеб, это чудо! Delicieux! И водка – я никогда вкуснее не пил! И ни за что
не хотели взять деньги. И все говорили: «не обсудись», как-то.
– Зачем же деньги брать? Они вас, значит, поштовали. Разве у них продажная водка? –
сказал солдат, стащив, наконец, с почерневшим чулком намокший сапог.
Несмотря на нечистоту избы, загаженной сапогами охотников и грязными,
облизывавшимися собаками, на болотный и пороховой запах, которым она наполнилась, и на
отсутствие ножей и вилок, охотники напились чаю и поужинали с таким вкусом, как едят
только на охоте. Умытые и чистые, они пошли в подметенный сенной сарай, где кучера
приготовили господам постели.
Хотя уж смерклось, никому из охотников не хотелось спать.
Поколебавшись между воспоминаниями и рассказами о стрельбе, о собаках, о прежних
охотах, разговор напал на заинтересовавшую всех тему. По случаю несколько раз уже
повторяемых выражений восхищения Васеньки о прелести этого ночлега и запаха сена, о
прелести сломанной телеги (ему она казалась сломанною, потому что была снята с
передков), о добродушии мужиков, напоивших его водкой, о собаках, лежавших каждая у
ног своего хозяина, Облонский рассказал про прелесть охоты у Мальтуса, на которой он был
прошлым летом. Мальтус был известный железнодорожный богач. Степан Аркадьич
рассказывал, какие у этого Мальтуса были в Тверской губернии откуплены болота, и как