Page 391 - Анна Каренина

решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера говорили с мама
и с Арсением (так она звала мужа сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву.
Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…
– Ну что же мы можем? – сказал Левин.
– Все-таки ты будешь у Арсения, поговори с ним; он тебе скажет, что мы решили.
– Ну, с Арсением я вперед на все согласен. Так я заеду к нему. Кстати, если в концерт,
то я с Натали и поеду. Ну, прощай.
На крыльце старый, еще холостой жизни, слуга Кузьма, заведывавший городским
хозяйством, остановил Левина.
– Красавчика (это была лошадь, левая дышловая, приведенная из деревни) перековали,
а все хромает, – сказал он. – Как прикажете?
Первое время в Москве Левина занимали лошади, приведенные из деревни. Ему
хотелось устроить эту часть как можно лучше и дешевле; но оказалось, что свои лошади
обходились дороже извозчичьих, и извозчика все-таки брали.
– Вели за коновалом послать, наминка, может быть.
– Ну, а для Катерины Александровны? – спросил Кузьма.
Левина уже не поражало теперь, как в первое время его жизни в Москве, что для
переезда с Воздвиженки на Сивцев Вражек нужно было запрягать в тяжелую карету пару
сильных лошадей, провезти эту карету по снежному месиву четверть версты и стоять там
четыре часа, заплатив за это пять рублей. Теперь уже это казалось ему натурально.
– Вели извозчику привести пару в нашу карету, – сказал он.
– Слушаю-с.
И, так просто и легко разрешив благодаря городским условиям затруднение, которое в
деревне потребовало бы столько личного труда и внимания, Левин вышел на крыльцо и,
кликнув извозчика, сел и поехал на Никитскую. Дорогой он уже не думал о деньгах, а
размышлял о том, как он познакомится с петербургским ученым, занимающимся
социологией, и будет говорить с ним о своей книге.
Только в самое первое время в Москве те странные деревенскому жителю,
непроизводительные, но неизбежные расходы, которые потребовались от него со всех
сторон, поражали Левина. Но теперь он уже привык к ним. С ним случилось в этом
отношении то, что, говорят, случается с пьяницами: первая рюмка – коло'м, вторая соколо'м,
а после третьей – мелкими пташечками. Когда Левин разменял первую сторублевую
бумажку на покупку ливрей лакею и швейцару, он невольно сообразил, что эти никому не
нужные ливреи, но неизбежно необходимые, судя по тому, как удивились княгиня и Кити
при намеке, что без ливреи можно обойтись, – что эти ливреи будут стоить двух летних
работников, то есть около трехсот рабочих дней от святой до заговень, и каждый день
тяжкой работы с раннего утра до позднего вечера, – и эта сторублевая бумажка еще шла
коло'м. Но следующая, размененная на покупку провизии к обеду для родных, стоившей
двадцать восемь рублей, хотя и вызвала в Левине воспоминание о том, что двадцать восемь
рублей – это девять четвертей овса, который, потея и кряхтя, косили, вязали, молотили,
веяли, подсевали и насыпали, – эта следующая пошла все-таки легче. А теперь
размениваемые бумажки уже давно не вызывали таких соображений и летели мелкими
пташечками. Соответствует ли труд, положенный на приобретение денег, тому
удовольствию, которое доставляет покупаемое на них, – это соображение уж давно было
потеряно. Расчет хозяйственный о том, что есть известная цена, ниже которой нельзя
продать известный хлеб, тоже был забыт. Рожь, цену на которую он так долго выдерживал,
была продана пятьюдесятью копейками на четверть дешевле, чем за нее давали месяц тому
назад. Даже и расчет, что при таких расходах невозможно будет прожить весь год без долга,
– и этот расчет уже не имел никакого значения. Только одно требовалось: иметь деньги в
банке, не спрашивая, откуда они, так, чтобы знать всегда, на что завтра купить говядины. И
этот расчет до сих пор у него соблюдался: у него всегда были деньги в банке. Но теперь
деньги в банке вышли, и он не знал хорошенько, откуда взять их. И это-то на минуту, когда