Page 395 - Анна Каренина

Левин хотел объяснить ему, что понять этого нельзя, а надо учить; но Львов не
соглашался с ним.
– Да, вот вы над этим смеетесь!
– Напротив, вы не можете себе представить, как, глядя на вас, я всегда учусь тому, что
мне предстоит, – именно воспитанию детей.
– Ну, уж учиться-то нечему, – сказал Львов.
– Я только знаю, – сказал Левин, – что я не видал лучше воспитанных детей, чем ваши,
и не желал бы детей лучше ваших.
Львов, видимо, хотел удержаться, чтобы не высказать своей радости, но так и просиял
улыбкой.
– Только бы были лучше меня. Вот все, чего я желаю. Вы не знаете еще всего труда, –
начал он, – с мальчиками, которые, как мои, были запущены этою жизнью за границей.
– Это все нагоните. Они такие способные дети. Главное – нравственное воспитание.
Вот чему я учусь, глядя на ваших детей.
– Вы говорите – нравственное воспитание. Нельзя себе представить, как это трудно!
Только что вы побороли одну сторону, другие вырастают, и опять борьба. Если не иметь
опоры в религии, – помните, мы с вами говорили, – то никакой отец одними своими силами
без этой помощи не мог бы воспитывать.
Интересовавший всегда Левина разговор этот был прерван вошедшею, одетою уже для
выезда, красавицей Натальей Александровной.
– А я не знала, что вы здесь, – сказала она, очевидно не только не сожалея, но даже
радуясь, что перебила этот давно известный ей и наскучивший разговор. – Ну, что Кити? Я
обедаю у вас нынче. Вот что, Арсений, – обратилась она к мужу, – ты возьмешь карету…
И между мужем и женой началось суждение, как они проведут день. Так как мужу надо
было ехать встречать кого-то по службе, а жене в концерт и публичное заседание
юго-восточного комитета, то надо было много решить и обдумать. Левин, как свой человек,
должен был принимать участие в этих планах. Решено было, что Левин поедет с Натали в
концерт и на публичное заседание, а оттуда карету пришлют в контору за Арсением, и он
заедет за ней и свезет ее к Кити; или же если он не кончит дел, то пришлет карету, и Левин
поедет с нею.
– Вот он меня портит, – сказал Львов жене, – уверяет меня, что наши дети прекрасные,
когда я знаю, что в них столько дурного.
– Арсений доходит до крайности, я всегда говорю, – сказала жена. – Если искать
совершенства, то никогда не будешь доволен. И правду говорит папа, что, когда нас
воспитывали, была одна крайность – нас держали в антресолях, а родители жили в
бельэтаже; теперь напротив – родителей в чулан, а детей в бельэтаж. Родители уж теперь не
должны жить, а все для детей.
– Что ж, если это приятнее? – сказал Львов, улыбаясь своею красивою улыбкой и
дотрогиваясь до ее руки. – Кто тебя не знает, подумает, что ты не мать, а мачеха.
– Нет, крайность ни в чем не хороша, – спокойно сказала Натали, укладывая его
разрезной ножик на стол в определенное место.
– Ну вот, подите сюда, совершенные дети, – сказал он входившим красавцам
мальчикам, которые, поклонившись Левину, подошли к отцу, очевидно желая о чем-то
спросить его.
Левину хотелось поговорить с ними, послушать, что они скажут отцу, но Натали
заговорила с ним, и тут же вошел в комнату товарищ Львова по службе, Махотин, в
придворном мундире, чтобы ехать вместе встречать кого-то, и начался уж неумолкаемый
разговор о Герцеговине, о княжне Корзинской, о думе и скоропостижной смерти
Апраксиной.
Левин и забыл про данное ему поручение. Он вспомнил, уже выходя в переднюю.
– Ах, Кити мне поручила что-то переговорить с вами об Облонском, – сказал он, когда
Львов остановился на лестнице, провожая жену и его.