Page 472 - Анна Каренина

на проходящий в середине его Млечный Путь с его разветвлением. При каждой вспышке
молнии не только Млечный Путь, но и яркие звезды исчезали, но, как только потухала
молния, опять, как будто брошенные какой-то меткой рукой, появлялись на тех же местах.
«Ну, что же смущает меня?» – сказал себе Левин, вперед чувствуя, что разрешение его
сомнений, хотя он не знает еще его, уже готово в его душе.
«Да, одно очевидное, несомненное проявление божества – это законы добра, которые
явлены миру откровением, и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то что
соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих,
которое называют церковью. Ну, а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты – что же они
такое? – задал он себе тот самый вопрос, который и казался ему опасным.
– Неужели эти сотни миллионов людей лишены того лучшего блага, без которого
жизнь не имеет смысла? – Он задумался, но тотчас же поправил себя.
– Но о чем же я спрашиваю? – сказал он себе. – Я спрашиваю об отношении к божеству
всех разнообразных верований всего человечества. Я спрашиваю об общем проявлении бога
для всего мира со всеми этими туманными пятнами. Что же я делаю? Мне лично, моему
сердцу открыто несомненно знание, непостижимое разумом, а я упорно хочу разумом и
словами выразить это знание.
Разве я не знаю, что звезды не ходят? – спросил он себя, глядя на изменившую уже свое
положение к высшей ветке березы яркую планету. – Но я, глядя на движение звезд, не могу
представить себе вращения земли, и я прав, говоря, что звезды ходят, И разве астрономы
могли бы понять и вычислить что-нибудь, если бы они принимали в расчет все сложные
разнообразные движения земли? Все удивительные заключения их о расстояниях, весе,
движениях и возмущениях небесных тел основаны только на видимом движении светил
вокруг неподвижной земли, на том самом движении, которое теперь передо мной и которое
было таким для миллионов людей в продолжение веков и было и будет всегда одинаково и
всегда может быть поверено. И точно так же, как праздны и шатки были бы заключения
астрономов, не основанные на наблюдениях видимого неба по отношению к одному
меридиану и одному горизонту, так праздны и шатки были бы и мои заключения, не
основанные на том понимании добра, которое для всех всегда было и будет одинаково и
которое открыто мне христианством и всегда в душе моей может быть поверено. Вопроса же
о других верованиях и их отношениях к божеству я не имею права и возможности решить».
– А, ты не ушел? – сказал вдруг голос Кити, шедшей тем же путем в гостиную. – Что,
ты ничем не расстроен? – сказала она, внимательно вглядываясь при свете звезд в его лицо.
Но она все-таки не рассмотрела бы его лица, если б опять молния, скрывшая звезды, не
осветила его. При свете молнии она рассмотрела все его лицо и, увидав, что он спокоен и
радостен, улыбнулась ему.
«Она понимает, – думал он, – она знает, о чем я думаю. Сказать ей или нет? Да, я скажу
ей». Но в ту минуту, как он хотел начать говорить, она заговорила тоже.
– Вот что, Костя! Сделай одолжение, – сказала она, – поди в угловую и посмотри, как
Сергею Ивановичу все устроили. Мне неловко. Поставили ли новый умывальник?
– Хорошо, я пойду непременно, – сказал Левин, вставая и целуя ее.
«Нет, не надо говорить, – подумал он, когда она прошла вперед его. – Это тайна, для
меня одного нужная, важная и невыразимая словами.
Это новое чувство не изменило меня, не осчастливило, не просветило вдруг, как я
мечтал, – так же как и чувство к сыну. Никакого сюрприза тоже не было. А вера – не вера – я
не знаю, что это такое, – но чувство это так же незаметно вошло страданиями и твердо засело
в душе.
Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати
высказывать свои мысли, так же будет стена между святая святых моей души и другими,
даже женой моей, так же буду обвинять ее за свой страх и раскаиваться в этом, так же буду
не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, – но жизнь моя теперь, вся моя
жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее – не только не