Page 470 - Анна Каренина

Обе стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
– Живы? Целы? Слава богу! – проговорил он, шлепая по неубравшейся воде
сбивавшеюся, полною воды ботинкой и подбегая к ним.
Румяное и мокрое лицо Кити было обращено к нему и робко улыбалось из-под
изменившей форму шляпы.
– Ну, как тебе не совестно! Я не понимаю, как можно быть такой неосторожной! – с
досадой напал он на жену.
– Я, ей-богу, не виновата. Только что хотели уйти, тут он развозился. Надо было его
переменить. Мы только что… – стала извиняться Кити.
Митя был цел, сух и не переставая спал.
– Ну, слава богу! Я не знаю, что говорю!
Собрали мокрые пеленки; няня вынула ребенка и понесла его. Левин шел подле жены,
виновато за свою досаду, потихоньку от няни, пожимая ее руку.

XVIII

В продолжение всего дня за самыми разнообразными разговорами, в которых он как бы
только одной внешней стороной своего ума принимал участие, Левин, несмотря на
разочарование в перемене, долженствовавшей произойти в нем, не переставал радостно
слышать полноту своего сердца.
После дождя было слишком мокро, чтобы идти гулять; притом же и грозовые тучи не
сходили с горизонта и то там, то здесь проходили, гремя и чернея, по краям неба. Все
общество провело остаток дня дома.
Споров более не затевалось, а, напротив, после обеда все были в самом хорошем
расположении духа.
Катавасов сначала смешил дам своими оригинальными шутками, которые всегда так
нравились при первом знакомстве с ним, но потом, вызванный Сергеем Ивановичем,
рассказал очень интересные свои наблюдения о различии характеров и даже физиономий
самок и самцов комнатных мух и об их жизни. Сергей Иванович тоже был весел и за чаем,
вызванный братом, изложил свой взгляд на будущность восточного вопроса, и так просто и
хорошо, что все заслушались его.
Только одна Кити не могла дослушать его, – ее позвали мыть Митю.
Через несколько минут после ухода Кити и Левина вызвали к ней в детскую.
Оставив свой чай и тоже сожалея о перерыве интересного разговора и вместе с тем
беспокоясь о том, зачем его звали, так как это случалось только при важных случаях, Левин
пошел в детскую.
Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный
сорокамиллионный мир славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в истории,
очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое для него, несмотря на то, что и
любопытство и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, – как только он остался
один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние мысли. И все эти
соображения о значении славянского элемента во всемирной истории показались ему так
ничтожны в сравнении с тем, что делалось в его душе, что он мгновенно забыл все это и
перенесся в то самое настроение, в котором был нынче утром.
Он не вспоминал теперь, как бывало прежде, всего хода мысли (этого не нужно было
ему). Он сразу перенесся в то чувство, которое руководило им, которое было связано с этими
мыслями, и нашел в душе своей это чувство еще более сильным и определенным, чем
прежде. Теперь с ним не было того, что бывало при прежних придумываемых успокоениях,
когда надо было восстановить весь ход мысли для того, чтобы найти чувство. Теперь,
напротив, чувство радости и успокоения было живее, чем прежде, а мысль не поспевала за
чувством.
Он шел через террасу и смотрел на выступавшие две звезды на потемневшем уже небе