Page 471 - Анна Каренина

и вдруг вспомнил: «Да, глядя на небо, я думал о том, что свод, который я вижу, не есть
неправда, и при этом что-то я не додумал, что-то я скрыл от себя, – подумал он. – Но что бы
там ни было, возражения не может быть. Стоит подумать – и все разъяснится!»
Уже входя в детскую, он вспомнил, что такое было то, что он скрыл от себя. Это было
то, что если главное доказательство божества есть его откровение о том, что есть добро, то
почему это откровение ограничивается одною христианскою церковью? Какое отношение к
этому откровению имеют верования буддистов, магометан, тоже исповедующих и делающих
добро?
Ему казалось, что у него есть ответ на этот вопрос; но он не успел еще сам себе
выразить его, как уже вошел в детскую.
Кити стояла с засученными рукавами у ванны над полоскавшимся в ней ребенком и,
заслышав шаги мужа, повернув к нему лицо, улыбкой звала его к себе. Одною рукою она
поддерживала под голову плавающего на спине и корячившего ножонки пухлого ребенка,
другою она, равномерно напрягая мускул, выжимала на него губку.
– Ну вот, посмотри, посмотри! – сказала она, когда муж подошел к ней. – Агафья
Михайловна права. Узнает.
Дело шло о том, что Митя с нынешнего дня, очевидно, несомненно уже узнавал всех
своих.
Как только Левин подошел к ванне, ему тотчас же был представлен опыт, и опыт
вполне удался. Кухарка, нарочно для этого призванная, нагнулась к ребенку. Он нахмурился
и отрицательно замотал головой. Кити нагнулась к нему, – он просиял улыбкой, уперся
ручками в губку и запрукал губами, производя такой довольный и странный звук, что не
только Кити и няня, но и Левин пришел в неожиданное восхищение.
Ребенка вынули на одной руке из ванны, окатили водой, окутали простыней, вытерли и
после пронзительного крика подали матери.
– Ну, я рада, что ты начинаешь любить его, – сказала Кити мужу, после того как она с
ребенком у груди спокойно уселась на привычном месте. – Я очень рада. А то это меня уже
начинало огорчать. Ты говорил, что ничего к нему не чувствуешь.
– Нет, разве я говорил, что я не чувствую? Я только говорил, что я разочаровался.
– Как, в нем разочаровался?
– Не то что разочаровался в нем, а в своем чувстве; я ждал больше. Я ждал, что, как
сюрприз, распустится во мне новое приятное чувство. И вдруг вместо этого – гадливость,
жалость…
Она внимательно слушала его через ребенка, надевая на тонкие пальцы кольца,
которые она снимала, чтобы мыть Митю.
– И главное, что гораздо больше страха и жалости, чем удовольствия. Нынче после
этого страха во время грозы я понял, как я люблю его.
Кити просияла улыбкой.
– А ты очень испугался? – сказала она. – И я тоже, но мне теперь больше страшно, как
уж прошло. Я пойду посмотреть дуб. А как мил Катавасов! Да и вообще целый день было так
приятно. И ты с Сергеем Иванычем так хорош, когда ты захочешь… Ну, иди к ним. А то
после ванны здесь всегда жарко и пар…

XIX

Выйдя из детской и оставшись один, Левин тотчас же опять вспомнил ту мысль, в
которой было что-то неясно.
Вместо того чтобы идти в гостиную, из которой слышны были голоса, он остановился
на террасе и, облокотившись на перила, стал смотреть на небо.
Уже совсем стемнело, и на юге, куда он смотрел, не было туч. Тучи стояли с противной
стороны. Оттуда вспыхивала молния и слышался дальний гром. Левин прислушивался к
равномерно падающим с лип в саду каплям и смотрел на знакомый ему треугольник звезд и