Page 77 - Мартин Иден

вечерами у Руфи: приближался июнь, скоро ей сдавать экзамены на степень
бакалавра и она окончит университет. Бакалавр искусств! Он думал о ее
ученой степени, и ему казалось, она слишком далеко умчалась, не догнать.
Один вечер в неделю она дарила ему, и он приходил поздно и обычно
оставался обедать, а потом слушал, как Руфь, играла на фортепьяно. То
были праздники. Атмосфера дома Морзов, так резко отличающаяся от той,
в какой жил Мартин, и сама близость Руфи укрепляли решимость

взобраться на те же высоты. Не красота, живущая в нем, двигала им, не
острое желание творить – он сражался ради нее. Он прежде всего и,
превыше всего любил. Все остальное он подчинил любви. Отвага
любящего затмила отвагу искателя знаний. Ведь мир изумлял не столько
тем, что состоял из атомов и молекул, движимых необоримой силой,
сколько тем, что в нем жила Руфь. Она была изумительнее всего, что он
знал, о чем мечтал, о чем догадывался.
Но его удручала разделявшая их пропасть. Так далека была от него
Руфь, он не знал, как к ней подступиться. У девушек и женщин своего
круга он пользовался успехом, но ни одну из них никогда не любил, а ее
любил, и она была не просто из другого мира. Сама его любовь вознесла ее
над миром. Она совсем особенная, она так на всех не похожа, что, подобно
всякому влюбленному стремясь к близости с ней, он совершенно не знал,
как это сделать. Правда, обретая знания и дар речи, он становился ближе к
ней, говорил на ее языке, находил общие с ней мысли и радости, но это не

утоляло острую любовную тоску. Воображение влюбленного окружало ее
ореолом святости – слишком она святая, чистый, бесплотный дух, и не
может быть с ней близости во плоти. Как раз его любовь и отодвигала ее в
недосягаемую даль. Сама любовь отказывала ему в том единственном, чего
жаждала.
А потом, однажды, внезапно, через разделявшую их пропасть на миг
был перекинут мост, и с той поры пропасть стала не такой широкой. Они
ели вишни, огромные, сочные, черные вишни, исходившие темно-красным
соком. А после она читала ему вслух «Принцессу» Теннисона, и вдруг
Мартин заметил у нее на губе вишневое пятнышко. На миг она перестала
быть божеством. Она же из плоти и крови, из обыкновенной плоти, как он
и как все люди, те же законы правят и ее телом. У нее такие же губы как у
него, и их тоже окрасила вишня. А если так с губами, значит; и с ней со

всей. Она женщина, вся как есть, просто-напросто женщина. То было
внезапное откровение. И оно ошеломило его. Будто у него на глазах солнце
упало с неба или он увидел оскверненную святыню.
А потом он понял, что же это означает, и сердце заколотилось, требуя