Page 141 - Обыкновенная история

– Нет, скажите мне: вы, верно, испытали что-нибудь?
– Где моя удочка? Позвольте, мне пора.
Он казался встревоженным, что высказался так неосторожно.
– Нет, еще слово, – заговорила Лиза, – ведь поэт должен пробуждать сочувствие к себе.
Байрон великий поэт, отчего же вы не хотите, чтоб я сочувствовала ему? разве я так глупа,
ничтожна, что не пойму?..
Она обиделась.
– Не то совсем: сочувствуйте тому, что свойственно вашему женскому сердцу; ищите
того, что под лад ему, иначе может случиться страшный разлад… и в голове, и в сердце. –
Тут он покачал головой, намекая на то, что он сам – жертва этого разлада.
– Один покажет вам, – говорил он, – цветок и заставит наслаждаться его запахом и
красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке… тогда для вас пропадут и
красота, и благоухание… Он заставит вас сожалеть о том, зачем там этот сок, и вы забудете,
что есть и благоухание… Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к
ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас; не
ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.
Он замолчал. Она доверчиво и задумчиво слушала его.
– Говорите, говорите… – сказала она с детской покорностью, – я готова слушать вас
целые дни, повиноваться вам во всем…
– Мне? – сказал Александр холодно, – помилуйте! какое я имею право располагать
вашей волей? Извините, что я позволил себе сделать замечание. Читайте что угодно…
«Чайльд-Гарольд» – очень хорошая книга, Байрон – великий поэт!
– Нет, не притворяйтесь! не говорите так. Скажите, что мне читать?
Он с педантическою важностью предложил было ей несколько исторических книг,
путешествий, но она сказала, что это ей и в пансионе надоело. Тогда он указал ей Вальтер
Скотта, Купера, несколько французских и английских писателей и писательниц, из русских
двух или трех авторов, стараясь при этом, будто нечаянно, обнаружить свой литературный
вкус и такт. Потом между ними уже не было подобного разговора.
Александр все хотел бежать прочь. «Что мне женщины! – говорил он, – любить я не
могу: я отжил для них…»
«Ладно, ладно! – возражал на это Костяков, – вот женитесь, так увидите. Я сам, бывало,
только бы играть с молодыми девками да бабами, а как пришла пора к венцу, словно кол в
голову вбили: так кто-то и пихал жениться!»
И Александр не бежал. В нем зашевелились все прежние мечты. Сердце стало биться
усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы, и жизнь
опять немного просветлела. Дня три уж не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на
рыбную ловлю. «Опять! опять прежнее! – говорил Александр, – но я тверд!» – и между тем
торопливо шел на речку.
Лиза всякий раз с нетерпением поджидала прихода приятелей. Костякову каждый вечер
готовилась чашка душистого чаю с ромом – и, может быть, Лиза отчасти обязана была этой
хитрости тем, что они не пропускали ни одного вечера. Если они опаздывали, Лиза с отцом
шла им навстречу. Когда ненастная погода удерживала приятелей дома, на другой день
упрекам, и им, и погоде, не было конца.
Александр думал, думал и решился на время прекратить свои прогулки, бог знает с
какою целью, он и сам не знал этого, и не ходил ловить рыбу целую неделю. И Костяков не
ходил. Наконец пошли.
Еще за версту до того места, где они ловили, встретили они Лизу с нянькой. Она
вскрикнула, завидя их, потом вдруг смешалась, покраснела. Адуев холодно поклонился,
Костяков пустился болтать.
– Вот и мы, – сказал он, – вы не ждали? хе, хе, хе! вижу, что не ждали: и самовара нет!
Давненько, сударыня, давненько не видались! Есть ли клев? Я все порывался, да вот
Александра Федорыча не мог уговорить: сидит дома… или нет, бишь, все лежит.