Page 158 - Обломов

еще холоднее говорит свое "не знаю". А он не потрудился или не умел вникнуть в
сокровенный смысл этого "не знаю".
И он молчал: без чужой помощи мысль или намерение у него не созрело бы и, как
спелое яблоко, не упало бы никогда само собою: надо его сорвать.
Ольга поглядела несколько минут на него, потом надела мантилью, достала с ветки
косынку, не торопясь надела на голову и взяла зонтик.
— Куда? Так рано! — вдруг, очнувшись, спросил он.
— Нет, поздно. Ты правду сказал, — с задумчивым унынием говорила она, — мы
зашли далеко, а выхода нет: надо скорей расстаться и замести след прошлого. Прощай! —
сухо, с горечью, прибавила она и, склонив голову, пошла было по дорожке.
— Ольга, помилуй, бог с тобой! Как не видаться! Да я… Ольга!
Она не слушала и пошла скорее, песок сухо трещал под ее ботинками.
— Ольга Сергеевна! — крикнул он.
Не слышит, идет.
— Ради бога, воротись! — не голосом, а слезами кричал он. — Ведь и преступника
надо выслушать… Боже мой! Есть ли сердце у ней?.. Вот женщины!
Он сел и закрыл обеими руками глаза. Шагов не стало слышно.
— Ушла! — сказал он почти в ужасе и поднял голову.
Ольга перед ним.
Он радостно схватил ее руку.
— Ты не ушла, не уйдешь?.. — говорил он. — Не уходи: помни, что если ты уйдешь —
я мертвый человек!
— А если не уйду, я преступница и ты тоже: помни это, Илья.
— Ах, нет…
— Как нет? Если Сонечка с мужем застанет нас еще раз вместе, — я погибла.
Он вздрогнул.
— Послушай, — торопливо и запинаясь, начал он, — я не все сказал… — и
остановился.
То, что дома казалось ему так просто, естественно, необходимо, так улыбалось ему, что
было его счастьем, вдруг стало какой-то бездной. У него захватывало дух перешагнуть через
нее. Шаг предстоял решительный, смелый.
— Кто-то идет! — сказала Ольга.
В боковой дорожке послышались шаги.
— Уж не Сонечка ли? — спросил Обломов, с неподвижными от ужаса глазами.
Прошло двое мужчин с дамой, незнакомые. У Обломова отлегло от сердца.
— Ольга, — торопливо начал он и взял ее за руку, — пойдем отсюда вон туда, где
никого нет. Сядем здесь.
Он посадил ее на скамью, а сам сел на траве, подле нее.
— Ты вспыхнула, ушла, а я не все сказал, Ольга, — проговорил он.
— И опять уйду и не ворочусь более, если ты будешь играть мной, — заговорила
она. — Тебе понравились однажды мои слезы, теперь, может быть, ты захотел бы видеть
меня у ног своих и так, мало-помалу, сделать своей рабой, капризничать, читать мораль,
потом плакать, пугаться, пугать меня, а после спрашивать, что нам делать? Помните, Илья
Ильич, — вдруг гордо прибавила она, встав со скамьи, — что я много выросла с тех пор, как
узнала вас, и знаю, как называется игра, в которую вы играете… но слез моих вы больше не
увидите…
— Ах, ей-богу, я не играю! — сказал он убедительно.
— Тем хуже для вас, — сухо заметила она. — На все ваши опасения, предостережения
и загадки я скажу одно: до нынешнего свидания я вас любила и не знала, что мне делать,
теперь знаю, — решительно заключила она, готовясь уйти, — и с вами советоваться не
стану.
— И я знаю, — сказал он, удерживая ее за руку и усаживая на скамью, и на минуту