Page 153 - Обломов

наяву… Это воображение, нервы: что слушать их и мудрить?
Да наконец, если б она хотела уйти от этой любви — как уйти? Дело сделано: она уже
любила, и скинуть с себя любовь по произволу, как платье, нельзя. "Не любят два раза в
жизни, — думала она, — это, говорят, безнравственно…"
Так училась она любви, пытала ее и всякий новый шаг встречала слезой или улыбкой,
вдумывалась в него. Потом уже являлось то сосредоточенное выражение, под которым
крылись и слезы и улыбка и которое так пугало Обломова.
Но об этих думах, об этой борьбе она и не намекала Обломову.
Обломов не учился любви, он засыпал в своей сладостной дремоте, о которой некогда
мечтал вслух при Штольце. По временам он начинал веровать в постоянную безоблачность
жизни, и опять ему снилась Обломовка, населенная добрыми, дружескими и беззаботными
лицами, сиденье на террасе, раздумье от полноты удовлетворенного счастья.
Он и теперь иногда поддавался этому раздумью и даже, тайком от Ольги, раза два
соснул в лесу, ожидая ее замедленного прихода… как вдруг неожиданно налетело облако.
Однажды они вдвоем откуда-то возвращались лениво, молча, и только стали
переходить большую дорогу, навстречу им бежало облако пыли, и в облаке мчалась коляска,
в коляске сидела Сонечка с мужем, еще какой-то господин, еще какая-то госпожа…
— Ольга! Ольга! Ольга Сергеевна! — раздались крики.
Коляска остановилась. Все эти господа и госпожи вышли из нее, окружили Ольгу,
начали здороваться, чмокаться, все вдруг заговорили, долго не замечая Обломова. Потом
вдруг все взглянули на него, один господин в лорнет.
— Кто это? — тихо спросила Сонечка.
— Илья Ильич Обломов! — представила его Ольга.
Все пошли до дома пешком: Обломов был не в своей тарелке, он отстал от общества и
занес было ногу через плетень, чтоб ускользнуть через рожь домой. Ольга взглядом воротила
его.
Оно бы ничего, но все эти господа и госпожи смотрели на него так странно, и это,
пожалуй, ничего. Прежде, бывало, иначе на него и не смотрели благодаря его сонному,
скучающему взгляду, небрежности в одежде.
Но тот же странный взгляд с него переносили господа и госпожи и на Ольгу. От этого
сомнительного взгляда на нее у него вдруг похолодело сердце, что-то стало угрызать его, но
так больно, мучительно, что он не вынес и ушел домой, и был задумчив, угрюм.
На другой день милая болтовня и ласковая шаловливость Ольги не могли развеселить
его. На ее настойчивые вопросы он должен был отозваться головною болью и терпеливо
позволил себе вылить на семьдесят пять копеек одеколону на голову.
Потом на третий день, после того, когда они поздно воротились домой, тетка как-то
чересчур умно поглядела на них, особенно на него, потом потупила свои большие, немного
припухшие веки, а глаза все будто смотрят и сквозь веки, и с минуту задумчиво нюхала
спирт.
Обломов мучился, но молчал. Ольге поверять своих сомнений он не решался, боясь
встревожить ее, испугать, и, надо правду сказать, боялся также и за себя, боялся возмутить
этот невозмутимый, безоблачный мир вопросом такой строгой важности.
Это уже не вопрос о том, ошибкой или нет полюбила она его, Обломова, а не ошибка
ли вся их любовь, эти свидания в лесу, наедине, иногда поздно вечером?
"Я посягал на поцелуй, — с ужасом думал он, — а ведь это уголовное преступление в
кодексе нравственности, и не первое, не маловажное! Еще до него есть много степеней:
пожатие руки, признание, письмо… Это мы все прошли. Однакож, — думал он дальше,
выпрямляя голову, — мои намерения честны, я…"
И вдруг облако исчезло, перед ним распахнулась светлая, как праздник, Обломовка, вся
в блеске, в солнечных лучах, с зелеными холмами, с серебряной речкой, он идет с Ольгой
задумчиво по длинной аллее, держа ее за талию, сидит в беседке, на террасе…
Около нее все склоняют голову с обожанием — словом, все то, что он говорил