Page 156 - Обломов

поцеловать ее.
Он бы не ворочал, но у него в ушах гремело ее грозное "никогда".
— Скажи же!.. — приставала она.
— Не могу, не нужно… — отговаривался он.
— Как же ты проповедовал, что "доверенность есть основа взаимного счастья", что "не
должно быть ни одного изгиба в сердце, где бы не читал глаз друга". Чьи это слова?
— Я хотел только сказать, — начал он медленно, — что я так люблю тебя, так люблю,
что если б…
Он медлил.
— Ну? — нетерпеливо спросила она.
— Что, если б ты полюбила теперь другого и он был бы способнее сделать тебя
счастливой, я бы… молча проглотил свое горе и уступил ему место.
Она вдруг выпустила из рук его сюртук.
— Зачем? — с удивлением спросила она. — Я не понимаю этого. Я не уступила бы
тебя никому, я не хочу, чтоб ты был счастлив с другой. Это что-то мудрено, я не понимаю.
Взгляд ее задумчиво блуждал по деревьям.
— Значит, ты не любишь меня? — спросила она потом.
— Напротив, я люблю тебя до самоотвержения, если готов жертвовать собой.
— Да зачем? Кто тебя просит?
— Я говорю в таком случае, если б ты полюбила другого.
— Другого! Ты с ума сошел? Зачем, если люблю тебя? Разве ты полюбишь другую?
— Что ты слушаешь меня? Я бог знает что говорю, а ты веришь! Я не то и сказать-то
хотел совсем.
— Что ж ты хотел сказать?
— Я хотел сказать, что виноват перед тобой, давно виноват.
— В чем? Как? — спрашивала она. — Не любишь? Пошутил, может быть? Говори
скорей!
— Нет, нет, все не то! — говорил он с тоской. — Вот видишь ли что… —
нерешительно начал он, — мы видимся с тобой… тихонько.
— Тихонько? Отчего тихонько? Я почти всякий раз говорю ma tante, что видела тебя.
— Ужель всякий раз? — с беспокойством спросил он.
— Что ж тут дурного?
— Я виноват: мне давно бы следовало сказать тебе, что это… не делается.
— Ты говорил, — сказала она.
— Говорил? А! Ведь в самом деле я… намекал. Так, значит, я сделал свое дело.
Он ободрился и рад был, что Ольга так легко снимала с него бремя ответственности.
— Еще что? — спросила она.
— Еще… — да только, — ответил он.
— Неправда, — положительно заметила Ольга, — есть что-то, ты не все сказал.
— Да я думал… — начал он, желая дать небрежный тон словам, — что…
Он остановился, она ждала.
— Что нам надо видеться реже… — Он робко взглянул на нее.
Она молчала.
— Почему? — спросила она потом, подумав.
— Меня грызет змея: это — совесть… Мы так долго остаемся наедине: я волнуюсь,
сердце замирает у меня, ты тоже непокойна… я боюсь… — с трудом договорил он.
— Чего?
— Ты молода и не знаешь всех опасностей, Ольга. Иногда человек не властен в себе, в
него вселяется какая-то адская сила, на сердце падает мрак, а в глазах блещут молнии.
Ясность ума меркнет: уважение к чистоте, к невинности — все уносит вихрь, человек не
помнит себя, на него дышит страсть, он перестает владеть собой — и тогда под ногами
открывается бездна.