Page 155 - Обломов

— Угадай, что я делала вчера? — спросила она, когда они сели в тени.
— Читала?
Она потрясла головой.
— Писала?
— Нет.
— Пела?
— Нет. Гадала! — сказала она. — Графинина экономка была вчера, она умеет гадать на
картах, и я попросила.
— Ну, что ж?
— Ничего. Вышла дорога, потом какая-то толпа, и везде блондин, везде… Я вся
покраснела, когда она при Кате вдруг сказала, что обо мне думает бубновый король. Когда
она хотела говорить, о ком я думаю, я смешала карты и убежала. Ты думаешь обо мне? —
вдруг спросила она.
— Ах, — сказал он. — Если б можно было поменьше думать!
— А я-то! — задумчиво говорила она. — Я уж и забыла, как живут иначе. Когда ты на
той неделе надулся и не был два дня — помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась,
стала злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром, вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе
не жаль ее. Не отвечаю ma tante, не слышу, что она говорит, ничего не делаю, никуда не
хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье.
— Это любовь! — патетически произнес он.
— Что? Лиловое платье?
— Все! я узнаю из твоих слов себя: и мне без тебя нет дня и жизни, ночью снятся все
какие-то цветущие долины. Увижу тебя — я добр, деятелен, нет — скучно, лень, хочется
лечь и ни о чем не думать… Люби, не стыдись своей любви…
Вдруг он замолчал. "Что это я говорю? ведь я не за тем пришел!" — подумал он и стал
откашливаться, нахмурил было брови.
— А если я вдруг умру? — спросила она.
— Какая мысль! — небрежно сказал он.
— Да, — говорила она, — я простужусь, сделается горячка, ты придешь сюда — меня
нет, пойдешь к нам — скажут: больна, завтра то же, ставни у меня закрыты, доктор качает
головой, Катя выйдет к тебе в слезах, на цыпочках и шепчет: больна, умирает…
— Ах!.. — вдруг сказал Обломов.
Она засмеялась.
— Что с тобой будет тогда? — спросила она, глядя ему в лицо.
— Что? С ума сойду или застрелюсь, а ты вдруг выздоровеешь!
— Нет, нет, перестань! — говорила она боязливо. — До чего мы договорились! Только
ты не приходи ко мне мертвый: я боюсь покойников…
Он засмеялся, и она тоже.
— Боже мой, какие мы дети! — сказала она, отрезвляясь от этой болтовни.
Он опять откашлянулся.
— Послушай… я хотел сказать.
— Что? — спросила она, живо обернувшись к нему.
Он боязливо молчал.
— Ну, говори же, — спрашивала она, слегка дергая его за рукав.
— Ничего, так… — проговорил он оробев.
— Нет, у тебя что-то есть на уме?
Он молчал.
— Если что-нибудь страшное, так лучше не говори, — сказала она. — Нет, скажи! —
вдруг прибавила опять.
— Да ничего нет, вздор.
— Нет, нет, что-то есть, говори! — приставала она, крепко держа за оба борта сюртука,
и держала так близко, что ему надо было ворочать лицо то вправо, то влево, чтоб не