Page 189 - Обломов

за локти.
Она усмехнулась.
— Что вы беспокоитесь? Мне, право, совестно.
— Ничего, наше дело хозяйское: у вас некому разбирать, а мне в охоту, — продолжала
она. — Вот тут двадцать пар совсем не годятся: их уж и штопать не стоит.
— Не надо, бросьте все, пожалуйста! что вы занимаетесь этой дрянью. Можно новые
купить…
— Как бросить, зачем? Вот эти можно все надвязать. — И она начала живо
отсчитывать чулки.
— Да сядьте, пожалуйста, что вы стоите? — предлагал он ей.
— Нет, покорнейше благодарю, некогда покладываться, — отвечала она, уклоняясь
опять от стула. — Сегодня стирка у нас, надо все белье приготовить.
— Вы чудо, а не хозяйка! — говорил он, останавливая глаза на ее горле и на груди.
Она усмехнулась.
— Так как же, — спросила она, — надвязать чулки-то? Я бумаги и ниток закажу. Нам
старуха из деревни носит, а здесь не стоит покупать: все гниль.
— Если вы так добры, сделайте одолжение, — говорил Обломов, — только мне, право
совестно, что вы хлопочете.
— Ничего, что нам делать-то? Вот это я сама надвяжу, эти бабушке дам, завтра золовка
придет гостить: по вечерам нечего будет делать, и надвяжем. У меня Маша уж начинает
вязать, только спицы все выдергивает: большие, не по рукам.
— Ужель и Маша привыкает? — спросил Обломов.
— Ей-богу, правда.
— Не знаю, как и благодарить вас, — говорил Обломов, глядя на нее с таким же
удовольствием, с каким утром смотрел на горячую ватрушку. — Очень, очень благодарен
вам и в долгу не останусь, особенно у Маши: шелковых платьев накуплю ей, как куколку
одену.
— Что вы? Что за благодарность? Куда ей шелковые платья? Ей и ситцевых не
напасешься, так вот на ней все и горит, особенно башмаки: не успеваем на рынке покупать.
Она встала и взяла чулки.
— Куда же вы торопитесь? — говорил он. — Посидите, я не занят.
— В другое время когда-нибудь, в праздник, и вы к нам, милости просим, кофе кушать.
А теперь стирка: я пойду, посмотрю, что Акулина, начала ли?..
— Ну, бог с вами, не смею задерживать, — сказал Обломов, глядя ей в след в спину и
на локти.
— Еще я халат ваш достала из чулана, — продолжала она, — его можно починить и
вымыть: материя такая славная! Он долго прослужит.
— Напрасно! Я его не ношу больше, я отстал, он мне не нужен.
— Ну, все равно, пусть вымоют: может быть, наденете когда-нибудь… к свадьбе! —
досказала она, усмехаясь и захлопывая дверь.
У него вдруг и сон отлетел, и уши навострились, и глаза он вытаращил.
— И она знает — все! — сказал он, опускаясь на приготовленный ей стул. — О Захар,
Захар!
Опять полились на Захара "жалкие" слова, опять Анисья заговорила носом, что "она в
первый раз от хозяйки слышит о свадьбе, что в разговорах с ней даже помину не было, да и
свадьбы нет, и статочное ли дело? Это выдумал, должно быть, враг рода человеческого, хоть
сейчас сквозь землю провалиться, и что хозяйка тоже готова снять образ со стены, что она
про Ильинскую барышню и не слыхивала, и разумела какую-нибудь другую невесту…"
И много говорила Анисья, так что Илья Ильич замахал рукой. Захар попробовал было
на другой день попроситься в старый дом, в Гороховую, в гости сходить, так Обломов таких
гостей задал ему, что он насилу ноги унес.
— Там еще не знают, так надо распустить клевету. Дома сиди! — прибавил Обломов