Page 148 - Война и мир 2 том

– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело,
а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите-ка
дверь-то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка
называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников.
Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из
коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой-нибудь
мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в
коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал
дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой
охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным
пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были
приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. –
Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки
казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной
прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка.
Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами.
Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни
повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и
слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья
Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку
дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут
рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри-ка, Анисьюшка, что струны-то целы что ль, на гитаре-то? Давно уж в руки
не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего
господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке
гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив
локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню,
а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим
темпом отделывать известную песню: По у-ли-и-ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным
весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у
Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком,
смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически-твердо
отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого
ушла Анисья Федоровна. Чуть-чуть что-то смеялось в его лице с одной стороны под седым
усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах
переборов отрывалось что-то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил.
Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! –
говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню.
Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из-за ней еще другие
лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять
ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.