Page 147 - Война и мир 2 том

своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко
расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И
Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой
видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже
сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и
сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам
присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он,
подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук
закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с
большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40,
с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной
представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и
с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем
обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову,
женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу,
поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу
бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. –
«Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать:
не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и
счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила
Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на
юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду.
Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и
курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и
отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной
и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня-графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то
другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом
варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья
Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о
прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами
прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать
ему поесть чего-нибудь, но он говорил что-то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе
так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только
боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно
молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме
своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так-то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется.
Что ж и грешить-то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов
невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке.
Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего
чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли
тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно
отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом
лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?