Page 187 - Война и мир 2 том
P. 187

– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
                     – Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
                     – Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [    обожаю девочек:]   – сейчас
               потеряется.
                     – Ты  уж  попался  раз  на  petite  fille  [    девочке]    , –  сказал  Долохов,  знавший  про
               женитьбу Анатоля. – Смотри!
                     – Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.



                                                              XII

                     Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним.
               Марья  Дмитриевна  о  чем-то,  скрывая  от  Наташи,  переговаривалась  с  ее  отцом.  Наташа
               догадывалась, что они говорили о старом князе и что-то придумывали, и ее беспокоило и
               оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала
               дворника  на  Вздвиженку  узнавать,  не  приехал  ли  он.  Он  не  приезжал.  Ей  было  теперь
               тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились
               неприятное  воспоминание  о  свидании  с  княжной  Марьей  и  с  старым  князем,  и  страх  и
               беспокойство,  которым  она  не  знала  причины.  Ей  всё  казалось,  что  или  он  никогда  не
               приедет,  или  что  прежде,  чем  он  приедет,  с  ней  случится  что-нибудь.  Она  не  могла,  как
               прежде,  спокойно  и  продолжительно,  одна  сама  с  собой  думать  о  нем.  Как  только  она
               начинала  думать  о  нем,  к  воспоминанию  о  нем  присоединялось  воспоминание  о  старом
               князе,  о  княжне  Марье  и  о  последнем  спектакле,  и  о  Курагине.  Ей  опять  представлялся
               вопрос,  не  виновата  ли  она,  не  нарушена  ли  уже  ее  верность  князю  Андрею,  и  опять  она
               заставала  себя  до  малейших  подробностей  воспоминающею  каждое  слово,  каждый  жест,
               каждый  оттенок  игры  выражения  на  лице  этого  человека,  умевшего  возбудить  в  ней
               непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее
               обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
                     В  воскресение  утром  Марья  Дмитриевна  пригласила  своих  гостей  к  обедни  в  свой
               приход Успенья на Могильцах.
                     – Я  этих  модных  церквей  не  люблю, –  говорила  она,  видимо  гордясь  своим
               свободомыслием. –  Везде  Бог  один.  Поп  у  нас  прекрасный,  служит  прилично,  так  это
               благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не
               люблю, одно баловство!
                     Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь
               вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все
               бывали  у  обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и
               жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как
               на  широком,  строгом  лице  Марьи  Дмитриевны,  в  этот  день  принимавшем  неизменяемое
               выражение торжественности.
                     Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне
               доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она
               делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому,
               чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
                     После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и
               Наташа,  затворив  дверь  в  соседней  с  гостиной  комнате,  очень  довольная  развлечением,
               занялась  примериваньем  новых  платьев.  В  то  время  как  она,  надев  сметанный  на  живую
               нитку  еще  без  рукавов  лиф  и  загибая  голову,  гляделась  в  зеркало,  как  сидит  спинка,  она
               услыхала  в  гостиной  оживленные  звуки  голоса  отца  и  другого,  женского  голоса,  который
               заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф,
               как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой
   182   183   184   185   186   187   188   189   190   191   192