Page 184 - Война и мир 2 том

X

В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не
зацепить кого-нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на
Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую
головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к
ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на
котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был
гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу
странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом
человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная,
веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый
спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней
знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет
очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил
он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи.
Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему-то ей
тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она
чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он
уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между
им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой
и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя
страшно-близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади
не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и
она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась
на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята
разговором с каким-то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал
ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми
глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила
его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что
что-то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies
femmes, [ хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он,
значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и,
протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere
comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [ Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте,
милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в
непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась,
как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что
он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она
сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему,
и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она