Page 2 - Двенадцать стульев

роман. В богатой коллекции отрицательных типов, выведенных в нем, можно найти
персонажей с особенно отчетливой печатью того времени. Но рядом с ними есть и такие,
которые дожили до наших дней, весьма мало изменившись и самым фактом своего
существования подтверждая, что пережитки капитализма не так-то легко победить.
К первой категории принадлежат деятели «Меча и орала» — начиная со злобствующего
пустозвона и бездельника Полесова и кончая председателем «Одесской бубличной артели»
нэпманом Кислярским, готовым пожертвовать немалую сумму на дело реставрации
капитализма и тут же, при первой опасности разоблачения, донести на всех своих
соратников по организованному Бендором «Союзу меча и орала». К галерее этих типов
примыкает и бывший чиновник канцелярии градоначальства Коробейников, сохраняющий
у себя на дому копии ордеров на реквизированную в начале революции мебель в ожидании
дня, когда господа вернутся и за соответствующую мзду получат у нега сведения о том, где
обретается их обстановка. К этим же типам принадлежит, разумеется, и сам
Воробьянинов, живущий надеждой прокутить тещины брильянты в незабвенных для него с
дореволюционного времени заграничных кабаках и домах терпимости.

Конечно, современный читатель, в особенности молодой, даже порывшись в памяти, не
найдет в ней ни архивариуса, надеющегося при реставрации выгодно сбыть ордера на
реквизированную мебель, ни нэпмана, жертвующего на эту реставрацию триста рублей.
Эти типы, связанные в нашем представлении больше всего с первым десятилетием после
революции, однако, написаны в романе с такой злостью, с такой насмешкой над старым
миром, что и сейчас невольно протягиваешь нити от этих людишек из романа «Двенадцать
стульев» к каким-нибудь выжившим из ума керенским, все еще свершающим турне по
европам и америкам и разглагольствующим о том, как все было бы хорошо, если бы после
февральской революции не последовало Октябрьской. Вспоминаются и зловещие фаюнины
и кокорышкины, с такой силой изображенные в леоновском «Нашествии», — жалкие и
злобные последыши, которые в период фашистской оккупации зашевелились кое-где по
нашим градам и весям в обликах полицаев и бургомистров. Выведенные в «Двенадцати
стульях», все эти типы тогда, в 1927 году, имевшие своих многочисленных и реальных
прототипов в жизни, смешны в своем бессилии и отвратительны в своих упованиях.
Благодаря меткости нанесенного авторами удара и сейчас, став тенями прошлого, эти
фигуры не потеряли своего интереса для читателей.

Есть в романе и другая галерея типов. Это «людоедка» Эллочка с ее птичьим лексиконом из
тридцати слов, с ее фантастической, смехотворной манией следовать модам американских
миллионерш и с ее вполне практической людоедской хваткой в области выколачивания
денег из своих ближних. Это застенчивый «голубой воришка» Альхен, маленький жестокий
хапуга, присосавшийся к органам собеса и обкрадывающий беспомощных старушек во
имя прокормления своего обширного семейства сытых бездельников; это «молодой человек
с бараньей прической и нескромным взглядом», поэт-халтурщик Никифор Трубецкой-
Ляпис, с его неизменными стихами о Гавриле, который был и хлебопеком, и лесорубом, и
почтальоном, и охотником — в зависимости от того, в какой отраслевой журнал
предлагалась очередная «Гаврилиада». Сколько ни трудились потом авторы литературных
пародий, пожалуй, никто после Ильфа и Петрова так зло и смешно не изобличил позор
литературной халтуры и приспособленчества.

То же можно сказать и о страницах романа, живописующих постановку гоголевской
«Женитьбы» в театре «Колумб». Здесь авторы не вывели типов, подобных Ляпису, но это не
помешало им с великолепной меткостью высмеять трюкачество и формализм в
театральном искусстве, которые одно время пытались с большим шумом и треском
выдавать себя за нечто передовое и ультра-р-р-революционное.

Но все это не исчерпывает содержания романа. Оно значительно шире. Даже в эпизодах,
где преобладает юмор в чистом виде, разбросаны резкие сатирические штрихи. Вспомним
хотя бы описание бесконечных речей о международном положении, которые па открытии
трамвая в Старгороде произносят люди, хорошо потрудившиеся, но в силу нелепой
инерции портящие длинными речами заслуженный праздник и себе и другим. Или эпизод
взимания Бендером платы за обозрение Пролома в Пятигорске — жульническое
предприятие, успех которого психологически основан на том, что экскурсанты привыкли к
нелепой деляческой системе взимания городскими властями платы за осмотр чего угодно и
где угодно, Сатирические картины преобладают в романе, но нет нужны грешить против
истины, представляя дело так, что «Двенадцать стульев»
— сатирический роман в чистом виде. Рядом с главами и эпизодами сатирическими, и
притом всегда смешными, в нем есть главы, не содержащие в себе элементов сатиры.
Напрасно было бы искать их, скажем, в такой главе, как «Междупланетный шахматный