Page 7 - Двенадцать стульев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«СТАРГОРОДСКИИ ЛЕВ» Глава I

Безенчук и «Нимфы»
В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных
процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться,
остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном
городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко. Жизнь города N была
тишайшей. Весенние вечера были упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и
вся молодежь города до такой степени была влюблена в секретаршу месткома
коммунальников, что это мешало ей собирать членские взносы.
Вопросы любви и смерти не волновали Ипполита Матвеевича Воробьянинова, хотя этими
вопросами по роду своей службы он ведал с девяти утра до пяти вечера ежедневно с
получасовым перерывом для завтрака.

По утрам, выпив из морозного, с жилкой, стакана свою порцию горячего молока,
поданного Клавдией Ивановной, он выходил из полутемного домика на просторную,
полную диковинного весеннего света улицу имени товарища Губернского. Это была
приятнейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах. По левую руку за волнистыми
зеленоватыми стеклами серебрились гробы похоронного бюро «Нимфа». Справа за
маленькими, с обвалившейся замазкой окнами угрюмо возлежали дубовые пыльные и
скучные гробы гробовых дел мастера Безенчука. Далее «Цирульный мастер Пьер и
Константин» обещал своим потребителям «холю ногтей» и «ондулянсион на дому». Еще
дальше расположилась гостиница с парикмахерской, а за нею на большом пустыре стоял
палевый теленок и нежно лизал поржавевшую, прислоненную к одиноко торчащим
воротам вывеску: ПОГРЕБАЛЬНАЯ КОНТОРА «Милости просим»

Хотя похоронных дел было множество, но клиентура у них была небогатая. «Милости
просим» лопнуло еще за три года до того, как Ипполит Матвеевич осел в городе N, а мастер
Безенчук пил горькую и даже однажды пытался заложить в ломбарде свой лучший
выставочный гроб.
Люди в городе N умирали редко, и Ипполит Матвеевич знал это лучше кого бы то ни было,
потому что служил в загсе, где ведал столом регистрации смертей и браков.
Стол, за которым работал Ипполит Матвеевич, походил на старую надгробную плиту.
Левый угол его был уничтожен крысами. Хилые его ножки тряслись под тяжестью пухлых
папок табачного цвета с записями, из которых можно было почерпнуть все сведения о
родословных жителей города N и о генеалогических дровах, произросших на скудной
уездной почве.
В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине
восьмого и сразу же просунул нос в старомодное пенсне с золотой дужкой. Очков он не
носил. Однажды, решив, что носить пенсне не гигиенично, Ипполит Матвеевич направился
к оптику и купил очки без оправы, с позолоченными оглоблями. Очки с первого раза ему
понравились, но жена (это было незадолго до ее смерти) нашла, что в очках он вылитый
Милюков, и он отдал очки дворнику. Дворник, хотя и не был близорук, к очкам привык и
носил их с удовольствием.

— Бонжур! — пропел Ипполит Матвеевич самому себе, спуская ноги с постели.
«Бонжур» указывало на то, что Ипполит Матвеевич проснулся в добром расположении.
Сказанное при пробуждении «гут морген» обычно значило, что печень пошаливает, что
пятьдесят два года — не шутка и что погода нынче сырая. Ипполит Матвеевич сунул
сухощавые ноги в довоенные штучные брюки, завязал их у щиколоток тесемками и
погрузился в короткие мягкие сапоги с узкими квадратными носами. Через пять минут на
Ипполите Матвеевиче красовался лунный жилет, усыпанный мелкой серебряной звездой, и
переливчатый люстриновый пиджачок. Смахнув со своих седин оставшиеся после
умывания росинки, Ипполит Матвеевич зверски пошевелил усами, в нерешительности
потрогал рукою шероховатый подбородок, провел щеткой по коротко остриженным
алюминиевым волосам и, учтиво улыбаясь, двинулся навстречу входившей в комнату теще