Page 137 - Архипелаг ГУЛаг

пригодится), селиться в Союзе там, где хотят; и работать, конечно, по любой специальности.
Из Шанхая их брали пароходами. Уже судьба пароходов была разная: на некоторых
почему–то совсем не кормили. Разная судьба была и от порта Находки (одного из главных
перевалочных пунктов ГУЛАГа). Почти всех грузили в эшелоны из товарных вагонов, как
заключённых, только ещё не было строгого конвоя и собак. Иных довозили до каких–то
обжитых мест, до городов, и действительно на 2–3 года пускали пожить. Других сразу
привозили эшелоном в лагерь, где–нибудь в Заволжьи разгружали в лесу с высокого откоса
вместе с белыми роялями и жардиньерками. В 48–49 годах ещё уцелевших дальневосточных
реэмигрантов досаживали наподскрёб.
Девятилетним мальчиком я охотнее, чем Жюля Верна, читал синенькие книжечки В.В.
Шульгина, мирно продававшиеся тогда в наших книжных киосках. Это был голос из мира
настолько решительно канувшего, что с самой дивной фантазией нельзя было предположить:
не пройдёт и двадцати лет, как шаги автора и мои шаги невидимым пунктиром пересекутся в
беззвучных коридорах Большой Лубянки. Правда, с ним самим мы встретились не тогда, ещё
на двадцать лет позже, но ко многим эмигрантам, старым и молодым, я имел время
присмотреться весной 45–го года.
С ротмистром Борщом и полковником Мариюшкиным мне пришлось вместе побывать
на медосмотре, и жалкий вид их голых сморщенных тёмно–жёлтых уже не тел, а мощей так
и остался перед моими глазами. Их арестовали в пяти минутах перед гробом, привезли в
Москву за несколько тысяч километров и тут в 1945 году серьёзнейшим способом провели
следствие об… их борьбе против советской власти в 1919 году!
Мы настолько уже привыкли к нагромождению следственно–судебных
несправедливостей, что перестали различать их ступени. Этот ротмистр и этот полковник
были кадровыми военными царской русской армии. Им было уже обоим лет за сорок, и в
армии они уже отслужили лет по двадцать, когда телеграф принёс сообщение, что в
Петрограде свергли императора. Двадцать лет они прослужили под царской присягой, теперь
скрепя сердце (и, может быть, внутренне бормоча: «сгинь, рассыпься!») присягнули ещё
Временному правительству. Больше никто им не предлагал никому присягать, потому что
всякая армия развалилась. Им не понравились порядки, когда срывали погоны и офицеров
убивали, и естественно, что они объединились с другими офицерами, чтобы против этих
порядков сражаться. Естественно было Красной армии биться с ними и сталкивать их в море.
Но в стране, где есть хоть зачатки юридической мысли, — какие же основания судить их, да
ещё через четверть века? (Всё это время они жили как частные лица: Мариюш–кин до самого
ареста, Борщ, правда, оказался в казачьем обозе в Австрии, но именно не в вооружённой
части, а в обозе среди стариков и баб.)
Однако в 1945 году в центре нашей юрисдикции их обвиняли: в действиях,
направленных к свержению власти рабоче–крестьянских советов; в вооружённом вторжении
на советскую территорию (то есть в том, что они не уехали немедленно из России, которая
была из Петрограда объявлена советской); в оказании помощи международной буржуазии
(которой они сном и духом не видели); в службе у контрреволюционных правительств (то
есть у своих генералов, которым они всю жизнь подчинялись). И все эти пункты (1, 2, 4, 13)
58–й статьи принадлежали Уголовному кодексу, принятому… в 1926 году, то есть через 6–7
лет после окончания Гражданской войны! (Классический и бессовестный пример обратного
действия закона!) Кроме того, статья 2 Кодекса указывала, что он распространяется лишь на
граждан, задержанных на территории РСФСР. Но десница ГБ выдёргивала совсем
не–граждан и изо всех стран Европы и Азии! 74 А уж о давности мы и не говорим: о
давности гибко было предусмотрено, что к 58–й она не применяется. Давность применяется
только к своим доморощенным палачам («Зачем старое ворошить?..»), уничтожавшим

74 Да этак ни один африканский президент не гарантирован, что через десять лет мы не издадим закона, по
которому будем судить его за сегодняшнее.