Page 142 - Архипелаг ГУЛаг

Привели в бутырский вокзал (место приёма и отправки арестантов; название очень
меткое, к тому ж и главный вестибюль там похож на хороший вокзал), загнали в просторный
большой бокс. В нём был полумрак и чистый свежий воздух: его единственное маленькое
окошко располагалось высоко и без намордника. А выходило оно в тот же солнечный садик,
и через открытую фрамугу нас оглушал птичий щебет, и в просвете фрамуги качалась
ярко–зелёная веточка, обещавшая всем нам свободу и дом. (Вот! И в боксе таком хорошем
ни разу не сидели! — не случайно!)
А все мы числились за ОСО! 79 Итак выходило, что все сидели за безделку.
Три часа нас никто не трогал, никто не открывал двери. Мы ходили, ходили, ходили по
боксу и, загонявшись, садились на плиточные скамьи. А веточка всё помахивала, всё
помахивала за щелью, и осатанело перекликались воробьи.
Вдруг загрохотала дверь, и одного из нас, тихого бухгалтера лет тридцати пяти,
вызвали. Он вышел. Дверь заперлась. Мы ещё усиленнее забегали в нашем ящике, нас
выжигало.
Опять грохот. Вызвали другого, а того впустили. Мы кинулись к нему. Но это был не
он! Жизнь лица его остановилась. Разверстые глаза его были слепы. Неверными движениями
он шатко передвигался по гладкому полу бокса. Он был контужен? Его хлопнули гладильной
доской?
—Что? Что? — замирая спрашивали мы. (Если он ещё не с электрического стула, то
смертный приговор ему во всяком случае объявлен.) Голосом, сообщающим о конце
Вселенной, бухгалтер выдавил:
— Пять!! Лет!!!
И опять загрохотала дверь — так быстро возвращались, будто водили по лёгкой
надобности в уборную. Этот вернулся, сияя. Очевидно, его освобождали.
— Ну? Ну? — столпились мы с вернувшейся надеждой. Он замахал рукой, давясь от
смеха:
— Пятнадцать лет!
Это было слишком вздорно, чтобы так сразу поверить.

Глава 7. В МАШИННОМ ОТДЕЛЕНИИ

В соседнем боксе бутырского «вокзала» — известном шмональном боксе (там
обыскивались новопоступающие, и достаточный простор дозволял пяти–шести надзирателям
обрабатывать в один загон до двадцати зэков) теперь никого не было, пустовали грубые
шмональные столы, и лишь сбоку под лампочкой сидел за маленьким случайным столиком
опрятный черноволосый майор НКВД. Терпеливая скука — вот было главное выражение его
лица. Он зря терял время, пока зэков приводили и отводили по одному. Собрать подписи
можно было гораздо быстрей.
Он показал мне на табуретку против себя через стол, осведомился о фамилии. Справа и
слева от чернильницы перед ним лежали две стопочки белых одинаковых бумажёнок в
половину машинописного листа—того формата, каким в домоуправлениях дают топливные
справки, а в учреждениях — доверенности на покупку канцпринадлежностей. Пролистнув
правую стопку, майор нашёл бумажку, относящуюся ко мне. Он вытащил её, прочёл
равнодушной скороговоркой (я понял, что мне — восемь лет) и тотчас на обороте стал
писать авторучкой, что текст объявлен мне сего числа.
Ни на пол–удара лишнего не стукнуло моё сердце — так это было обыденно. Неужели

видел в Трубецком бастионе Петропавловки. Экскурсанты охали от мрачности коридоров и камер, я же
подумал, что, имея такой прогулочный садик, узники Трубецкого бастиона не были потерянными людьми. Нас
выводили гулять только в мёртвые каменные мешки.

79 Особое Совещание при ГПУ–НКВД–МВД.