Page 167 - Рассказы

– Ну, ну, довольно. Жаль только, что у меня нет глубоких калош…
– Ой, какой же может быть об этом разговор?! Калоши? Нате вам мои калоши! Дождь?
Нате вам мое непромокаемое пальто.
– А вы-то сами…
– Ну, на мне есть еще верблюжья куртка. Так, а если бы ее не было? Я бы пошел в
рубашке, я голый пошел бы, но доктора бы я до своей жены привел и у меня бы родился
ребенок!!!
Через пять минут я, сопровождаемый будущим отцом, закутанный в его клеенчатое
пальто и обутый в его колоссальные калоши, уже шагал по вязкой невидимой грязи, по-над
стенками невидимых домишек среди непроглядной темноты… Холодный дождь потоками
обливал нас, а под ногами шипела, хрипела и чавкала вязкая черная грязь.
– Ой, как тут нехорошо, господин доктор… Дайте мне свою руку… Вот так! Это не
лужа даже, а форменное несчастье…
– Слушайте! Да возьмите вы свой плащ… Ведь у меня под ним все равно пальто…
– Что значит – пальто? А пальто не может от дождя попортиться? Железное оно или
что?
Я приостановился.
– Что? Калошу потеряли? Дайте я ее вам выниму. Тоже город!
Он был трогателен до слез в своем самоотречении… И вдруг среди непроглядной тьмы
послышался чей-то кашель, шлепанье ног и голос:
– Моисей, это ты?
– Ой, Яша! Хорошо, что ты вышел навстречу… Ну, что Берточка?
– Ты прямо лопнешь со смеху: она уже родила! И ребенок здоровенький, и она
здоровая, прямо замечательно…
Мой спутник издал радостный крик и сейчас же захлопотал около меня:
– Теперь уже ничего не нужно, господин доктор! Уже слава Богу! Ну, я возьму плащ
этот и эти тоже калоши… Бывайте здоровы. И я уже побегу как сумасшедший! Хехе! Так она
родила!
Я остался один среди тьмы и дождя. Шаги счастливого отца и неизвестного Яши
быстро затихли, и только один торопливый вопрос донесся до меня:
– Мальчик? Девочка? Чего ж ты молчишь?!!
Я стоял среди мрака, обливаемый дождем, без калош, не зная, в какую сторону мне
идти, и печально, меланхолически улыбался.
Святой эгоизм! О, если бы мой отец так же радовался моему рождению…

II
ребенок растет

В прошлом году я встретился с одним знакомым оперным певцом, евреем, но
тщательно скрывающим свое происхождение.
Он взял себе манеру говорить с московским растягиванием слов и вообще весь свой
жизненный путь совершал в стиле богатого барина, аристократа, ради милого барского
каприза попавшего на сцену.
– Что вы делали это лето, Борис Михайлович? – спросил я.
– Этого… м-да… Что я делал летом?.. Да так, почтеннейший, мало хорошего… Три
недели провел в Ницце, поигрывал в Монте-Карло – скучища! Даже выигрыш не веселит.
Потом мы с князем Голицыным объехали на автомобиле южную Италию. Вернулся в
Россию, пожил немного на даче у своей царскосельской приятельницы графини Медем, а
потом уехал в свое подмосковное имение Горбатово… Тощища!
– Так, так… это хорошо, – улыбнулся я. – Ну а как поживает ваш сынок Миша?
И моментально ленивый тон с барским растягиванием слов как рукой сняло:
– Ой, Миша! Это же прямо-таки замечательное существо, мой Миша! Ой! Это же не