Page 233 - Рассказы

добродушный Шаша вскочил и, не могши сдержать порыва, простер руки сиятельному
другу:
– Мотька! Вот, брат, здорово!..
– Здравствуйте, здравствуйте, господа, – солидно кивнул головой Мотька и, пожав
наши руки, опустился на скамейку…
Мы оба стояли.
– Очень рад видеть вас… Родители здоровы? Ну, слава Богу, приятно, я очень рад.
– Послушай, Мотька… – начал я с робким восторгом в глазах.
– Прежде всего, дорогие друзья, – внушительно и веско сказал Мотька. – Мы уже
взрослые, и поэтому «Мотьку» я считаю определенным «кельвыражансом»… хе-хе… Не
правда ли? Я уже теперь Матвей Семеныч – так меня и на службе зовут, а сам бухгалтер за
ручку здоровается. Оборот предприятия два миллиона. Вообще, мне бы хотелось
пересмотреть в корне наши отношения.
– Пожалуйста, пожалуйста, – пробормотал Шаша. Стоял он согнувшись, будто
свалившимся невидимым бревном ему переломило спину.
Перед тем как положить голову на плаху, я малодушно попытался отодвинуть этот
момент.
– Теперь опять стали носить цилиндры? – спросил я с видом человека, которого
научные занятия изредка отвлекают от капризов изменчивой моды.
– Да, носят, – снисходительно ответил Матвей Семеныч. – Двенадцать рублей.
– Славные брелочки. Подарки?
– Это еще не все. Часть дома. Все на кольце не помещаются. Часы на камнях, анкер,
завод без ключа. Вообще, в большом городе жизнь – хлопотливая вещь. Воротнички
«Монополь» только на три дня хватают, маникюр, пикники разные.
Я чувствовал, что Матвей Семенович тоже тянет, что ему тоже не по себе… Но,
наконец, он решился. Тряхнул головой так, что цилиндр вспрыгнул на макушку, – и начал:
– Вот что, господа… Мы с вами уже не маленькие и вообще… детство это одно, а когда
молодые люди, так совсем другое. Другой, например, добился до какого-нибудь там лучшего
общества, до интеллигенции, а другие есть из низших классов, и если бы вы, скажем,
увидели в одной карете графа Кочубей рядом с нашей Миронихой, которая, помните, на углу
маковники продавала, так вы бы первые смеялись до безумия. Я, конечно, не Кочубей, но у
меня есть известное положение, ну, конечно, и у вас есть известное положение, но не такое, а
что мы были маленькими вместе, так это мало ли что… Вы сами понимаете, что мы уже друг
другу не пара… и… тут, конечно, обижаться нечего – один достиг, другой не достиг, но,
впрочем, если хотите, мы будем изредка встречаться около железнодорожной будки, когда я
буду делать прогулку, – все равно там публики нет, и мы будем как свои. Но, конечно, без
особой фамильярности – я этого не люблю. Я, конечно, вхожу в ваше положение – вы меня
любите, вам даже, может быть, обидно, и поверьте… я со своей стороны… если могу быть
чем-нибудь полезен…
В этом месте Матвей Семенович взглянул на свои часы нового золота и заторопился:
– О-ля-ля! Как я заболтался… Семья помещика Гузикова ждет меня на пикник, и если я
запоздаю, это будет нонсенс. Желаю здравствовать! Желаю здравствовать! Привет
родителям!..
И он ушел, сверкающий и даже немного гнущийся под бременем респектабельности,
усталый от повседневного вихря светской жизни.

* * *

В этот день мы с Шашей, заброшенные, будничные, лежа на молодой травке
железнодорожной насыпи, в первый раз пили водку и в последний раз плакали.
Водку мы пьем и теперь, но уже больше не плачем.
Это были последние слезы детства. Теперь – засуха.