Page 77 - Рассказы

голову. А попробуйте ее обидеть… Ей ни на секунду не придет в голову мысль затаить
обиду. Она сейчас же начнет шипеть, жалить вас, делать тысячу гадостей. И все это будет
сделано с обворожительным светским видом и тактом…
О, как прекрасны девушки у изгороди!
У меня в доме завелось однажды существо, которое можно было без колебаний
причислить к числу городских женщин.
На этой городской женщине я изучил женщин вообще – и много странного,
любопытного и удивительного пришлось мне увидеть.
Когда она поселилась у меня, я поставил ей непременным условием – не считать ее за
человека.
Сначала она призадумалась:
– А кем же ты будешь считать меня?
– Я буду считать тебя существом выше человека, – предложил я, – существом
особенным, недосягаемым, прекрасным, но только не человеком. Согласись сама – какой же
ты человек?
Кажется, она обиделась.
– Очень странно! Если у меня нет усов и бороды…
– Милая! Не в усах дело. И уж одно то, что ты видишь разницу только в этом, ясно
доказывает, что мы с тобой никогда не споемся. Я даже не буду говорить навязших на зубах
слов о повышенном умственном уровне мужчины, о его превосходстве, о сравнительном
весе мозга мужчины и женщины, – это вздор. Просто мы разные – и баста. Вы лучше нас, но
не такие, как мы… Довольно с тебя этого? Если бы прекрасная, нежная роза старалась стать
на одном уровне с черным свинцовым карандашом – ее затея вызвала бы только
презрительное пожатие плеч у умных, рассудительных людей.
– Ну, поцелуй меня, – сказала женщина.
– Это можно. Сколько угодно. Мы поцеловались.
– А ты меня будешь уважать? – спросила она, немного помолчав.
– Очень тебе это нужно! Если я начну тебя уважать – ты протянешь от скуки ноги на
второй же день. Не говори глупостей.
И она стала жить у меня.
Часто, утром, просыпаясь раньше, чем она, я долго сидел на краю постели и наблюдал
за этим сверхъестественным, чуждым мне существом, за этим красивым чудовищем.
Руки у нее были белые, полные, без всяких мускулов, грудь во время дыхания
поднималась до смешного высоко, а длинные волосы, разбрасываясь по подушке, лезли ей в
уши, цеплялись за пуговицы наволочки и, очевидно, причиняли не меньше беспокойства,
чем ядро на ноге каторжника. По утрам она расчесывала свои волосы, рвала гребнем целые
пряди, запутывалась в них и обливалась слезами. А когда я, желая помочь ей, советовал
остричься, она называла меня дураком.
То же самое мнение обо мне она высказала и второй раз – когда я спросил ее о цели
розовых атласных лент, завязанных в хрупкие причудливые банты на ночной сорочке.
– Если ты, милая, делаешь это для меня, то они совершенно не нужны и никакой
пользы не приносят. А в смысле нарядности – кроме меня ведь их никто не видит. Зачем же
они?
– Ты глуп.
Я не видел у нее ни одной принадлежности туалета, которая была бы рациональна,
полезна и проста. Панталоны состояли из одних кружев и бантов, так что согреть ног не
могли; корсет мешал ей нагибаться и оставлял на прекрасном белом теле красные следы.
Подвязки были такого странного, запутанного вида, что дикарь, не зная, что это такое, съел
бы их. Да и сам я, культурный, сообразительный человек, пришел однажды в отчаяние,
пытаясь постичь сложный, ни на что не похожий их механизм.
Мне кажется, что где-то сидит такой хитрый, глубокомысленный, но глупый человек,
который выдумывает все эти вещи и потом подсовывает их женщинам.