Page 211 - Чевенгур

Пролетарскую Силу. Та дорога проходила через одну деревню, а затем миновала в версте
озеро Мутево. И в этой деревне Дванов проехал свою родину на шагающем коне. Избы и
дворы обновились, из печных труб шел дым, было время пополудни, и бурьян давно скосили
с обземлевших крыш. Сторож церкви начал звонить часы, и звук знакомого колокола Дванов
услышал как время детства. Он придержал лошадь у колодезного стока, чтобы она попила и
отдохнула. На завалинке ближней хаты сидел горбатый старик — Петр Федорович Кондаев.
Он не узнал Дванова, а Александр не напомнил ему о себе. Петр Федорович ловил мух на
солнечном пригреве и лущил их в руках со счастьем удовлетворения своей жизни, не думая
от забвения о чужом всаднике.
Дванов не пожалел родину и оставил ее. Смирное поле потянулось безлюдной жатвой,
с нижней земли пахло грустью ветхих трав, и оттуда начиналось безвыходное небо,
делавшее весь мир порожним местом.
Вода в озере Мутево слегка волновалась, обеспокоенная полуденным ветром, теперь
уже стихшим вдалеке. Дванов подъехал к урезу воды. Он в ней купался и из нее кормился в
ранней жизни, она некогда успокоила его отца в своей глубине, и теперь последний и
кровный товарищ Дванова томится по нем одинокие десятилетия в тесноте земли.
Пролетарская Сила наклонила голову и топнула ногой, ей что-то мешало внизу. Дванов
посмотрел и увидел удочку, которую приволокла лошадиная нога с берегового нагорья. На
крючке удочки лежал прицепленным иссохший, сломанный скелет маленькой рыбы, и
Дванов узнал, что это была его удочка, забытая здесь в детстве. Он оглядел все неизменное,
смолкшее озеро и насторожился, ведь отец еще остался — его кости, его жившее вещество
тела, тлен его взмокавшей потом рубашки, — вся родина жизни и дружелюбия. И там есть
тесное, неразлучное место Александру, где ожидают возвращения вечной дружбой той
крови, которая однажды была разделена в теле отца для сына. Дванов понудил
Пролетарскую Силу войти в воду по грудь и, не прощаясь с ней, продолжая свою жизнь, сам
сошел с седла в воду — в поисках той дороги, по которой когда-то прошел отец в
любопытстве смерти, а Дванов шел в чувстве стыда жизни перед слабым, забытым телом,
остатки которого истомились в могиле, потому что Александр был одно и то же с тем еще не
уничтоженным, теплящимся следом существования отца.
Пролетарская Сила слышала, как зашуршала подводная трава, и к ее голове подошла
донная муть, но лошадь разогнала ртом ту нечистую воду и попила немного из среднего
светлого места, а потом вышла на сушь и отправилась бережливым шагом домой, на
Чевенгур.
Туда она явилась на третьи сутки после ухода с Двановым, потому что долго лежала и
спала в одной степной лощине, а выспавшись, забыла дорогу и блуждала по целине, пока ее
не привлек к себе голосом Карчук, шедший с одним попутным стариком тоже в Чевенгур.
Стариком был Захар Павлович, он не дождался к себе возвращения Дванова и сам прибыл,
чтобы увести его отсюда домой.
В Чевенгуре Карчук и Захар Павлович никого из людей не нашли, в городе было пусто
и скучно, только в одном месте, близ кирпичного дома, сидел Прошка и плакал среди всего
доставшегося ему имущества.
— Ты чего ж, Прош, плачешь, а никому не жалишься? — спросил Захар Павлович. —
Хочешь, я тебе опять рублевку дам — приведи мне Сашу.
— Даром приведу, — пообещал Прокофий и пошел искать Дванова.