Page 209 - Чевенгур

Копенкин уже достиг отряда и вскинул Пролетарскую Силу передом, чтобы губить
банду саблей и тяжестью коня. Пролетарская Сила опустила копыта на туловище
встреченной лошади, и та присела с раздробленными ребрами, а Копенкин дал сабле
воздушный разбег и помог ей всею живой силой своего тела, чтоб рассечь кавалериста
прежде, чем запомнить его лицо. Сабля с дребезгом опустилась в седло чужого воина и с
отжогом отозвалась в руке Копенкина. Тогда он ухватил левой рукой молодую рыжую
голову кавалериста, освободил ее на мгновение для своего размаха и тою же левой рукой
сокрушил врага в темя, а человека сбросил с коня на землю. Чужая сабля ослепила
Копенкину глаза; не зная, что делать, он схватил ее одной рукой, а другой отрубил руку
нападавшего вместе с саблей и бросил ее в сторону вместе с грузом чужой, отбитой по
локоть конечности. Тут Копенкин увидел Гопнера, тот бился в гуще лошадей наганом, держа
его за дуло. От напряжения и худобы лица или от сеченых ран кожа на его скульях и близ
ушей полопалась, оттуда выходила волнами кровь. Гопнер старался ее стереть, чтобы она не
щекотала ему за шеей и не мешала драться. Копенкин дал ногой в живот всаднику справа, от
которого нельзя проехать к Гопнеру, и только управился дать коню толчок для прыжка,
иначе бы он задавил уже зарубленного Гопнера.
Копенкин вырвался из окружения чужих, а с другого бока на разъезд противника
напоролся Чепурный и несся на плохой лошади сквозь мечущийся строй кавалеристов,
пытаясь убивать их весом винтовки, где уже не было патронов. От ярости одного высокого
взмаха пустой винтовкой Чепурный полетел долой с лошади, потому что не попал в
намеченного врага, и скрылся в чаще конских топчущихся ног. Копенкин, пользуясь кратким
покоем, пососал левую кровавую руку, которой он схватил лезвие сабли, а затем бросился
убивать всех. Он пронизался без вреда через весь отряд противника, ничего не запомнив, и
вновь повернул рычащую Пролетарскую Силу обратно, чтобы теперь все задержать на счету
у памяти, иначе бой не даст утешения и в победе не будет чувства усталого труда над
смертью врага. Пятеро кавалеристов оторвались от состава разъезда и рубили вдалеке
сражающихся прочих, но прочие умели терпеливо и цепко защищаться, уже не первый враг
загораживал им жизнь. Они били войско кирпичами и разожгли на околице соломенные
костры, из которых брали мелкий жар руками и бросали его в морды резвых кавалерийских
лошадей. Яков Титыч ударил одного коня горящей головешкой по заду так, что головешка
зашипела от пота кожи под хвостом — и завизжавшая нервная кобыла унесла воина версты
за две от Чевенгура.
— Ты чего огнем дерешься? — спросил другой подоспевший солдат на коне. — Я тебя
сейчас убью!
— Убивай, — сказал Яков Титыч. — Телом вас не одолеешь, а железа у нас нету…
— Дай я разгонюсь, чтоб ты смерти не заметил.
— Разгоняйся. Уж сколько людей померло, а смерть никто не считает.
Солдат отдалился, взял разбег на коне и срубил стоячего Якова Титыча. Сербинов
метался с последней пулей, которую он оставил для себя, и, останавливаясь, с испугом
проверял в механизме револьвера — цела ли она.
— Я ему говорил, что убью, и зарубил, — обратился к Сербинову кавалерист, вытирая
саблю о шерсть коня. — Пускай лучше огнем не дерется!
Кавалерист не спешил воевать, он искал глазами, кого бы еще убить и кто был виноват.
Сербинов поднял на него револьвер.
— Ты чего? — не поверил солдат. — Я ж тебя не трогаю!
Сербинов подумал, что солдат говорит верно, и спрятал револьвер. А кавалерист
вывернул лошадь и бросил ее на Сербинова. Симон упал от удара копытом в живот и
почувствовал, как сердце отошло вдаль и оттуда стремилось снова пробиться в жизнь.
Сербинов следил за сердцем и не особо желал ему успеха, ведь Софья Александровна
останется жить, пусть она хранит в себе след его тела и продолжает существование. Солдат,
нагнувшись, без взмаха разрезал ему саблей живот, и оттуда ничего не вышло — ни крови,
ни внутренностей.