Page 208 - Чевенгур

побольше, чем в Чевенгуре, оттого ее и убила буржуазия, а город цел, хотя кругом его
стихия…
У Дванова не было в запасе никакой неподвижной любви, он жил одним Чевенгуром и
боялся его истратить. Он существовал одними ежедневными людьми — тем же Копенкиным,
Гопнером, Пашинцевым, прочими, но постоянно тревожась, что в одно утро они скроются
куда-нибудь или умрут постепенно. Дванов наклонился, сорвал былинку и оглядел ее робкое
тело: можно и ее беречь, когда никого не останется.
Копенкин встал на ноги навстречу бегущему из степи человеку. Чепурный молча и без
остановки промчался в глубь города. Копенкин схватил его за шинель и окоротил:
— Ты что спешишь без тревоги?
— Казаки! Кадеты на лошадях! Товарищ Копенкин, езжай бей, пожалуйста, а я — за
винтовкой!
— Саш, посиди в кузне, — сказал Копенкин. — Я их один кончу, только ты не вылазь
оттуда, а я сейчас.
Четверо прочих, ходивших с Чепурным в степь, пробежали обратно, Пиюся же где-то
залег одиноким образом в цепь — и его выстрел раздался огнем в померкшей тишине.
Дванов побежал на выстрел с револьвером наружи, через краткий срок его обогнал Копенкин
на Пролетарской Силе, которая спешила на тяжелом шагу, и вслед первым бойцам уже
выступала с чевенгурской околицы сплошная вооруженная сила прочих и большевиков —
кому не хватило оружия, тот шел с плетневым колом или печной кочергой, и женщины
вышли совместно со всеми. Сербинов бежал сзади Якова Титыча с дамским браунингом и
искал, кого стрелять. Чепурный выехал на лошади, что возила Прокофия, а сам Прокофий
бежал следом и советовал Чепурному сначала организовать штаб и назначить
командующего, иначе начнется гибель.
Чепурный на скаку разрядил вдаль всю обойму и старался нагнать Копенкина, но не
мог. Копенкин перепрыгнул на коне через лежачего Пиюсю и не собирался стрелять в
противника, а вынул саблю, чтобы ближе касаться врага.
Враги ехали по бывшей дороге. Они держали винтовки поперек, приподняв их руками,
не готовясь стрелять, и торопили лошадей вперед. У них были команда и строй, поэтому они
держались ровно и бесстрашно против первых выстрелов Чевенгура. Дванов понял их
преимущество и, установив ноги в ложбинке, сшиб четвертой пулей командира отряда из
своего нагана. Но противник опять не расстроился, он на ходу убрал командира куда-то
внутрь построения и перевел коней на полную рысь. В этом спокойном наступлении была
машинальная сила победы, но и в чевенгурцах была стихия защищающейся жизни. Кроме
того, на стороне Чевенгура существовал коммунизм. Это отлично знал Чепурный, и,
остановив лошадь, он поднял винтовку и опустил наземь с коней троих из отряда
противника. А Пиюся сумел из травы искалечить пулями ноги двоим лошадям, и они пали
позади отряда, пытаясь ползти на животах и копая мордами пыль земли. Мимо Дванова
пронесся в панцире и лобовом забрале Пашинцев, он вытянул в правой руке скорлупу
ручной бомбы и стремился взять врага одним умственным страхом взрыва, так как в бомбе
не имелось начинки, а другого оружия Пашинцев с собой не нес.
Отряд противника сразу, сам по себе, остановился на месте, как будто ехали всего двое
всадников. И неизвестные Чевенгуру солдаты подняли по неслышной команде винтовки в
упор приближающихся прочих и большевиков и без выстрела продолжали стремиться на
город.
Вечер стоял неподвижно над людьми, и ночь не темнела над ними. Машинальный враг
гремел копытами по целине, он загораживал от прочих открытую степь, дорогу в будущие
страны света, в исход из Чевенгура. Пашинцев закричал, чтобы буржуазия сдавалась, и
сделал в пустой бомбе перевод на зажигание. Еще раз была произнесена в наступающем
отряде неслышная команда — винтовки засветились и потухли, семеро прочих и Пашинцев
были снесены с ног, и еще четверо чевенгурцев старались вытерпеть закипевшие раны и
бежали убивать врага вручную.