Page 129 - Доктор Живаго

приотодвинутой двери определяла, представляет ли место интерес с точки зрения
товарообмена и стоит ли спускаться с нар и выходить наружу.
Так было и сейчас. Замедлившийся ход поезда вывел её из дремоты. Многочисленность
переводных стрелок, на которых подскакивала теплушка с учащающимся стуком, говорила о
значительности станции и продолжительности предстоящей остановки.
Антонина Александровна села согнувшись, протерла глаза, поправила волосы и,
запустив руку в глубину вещевого мешка, вытащила, до дна перерыв его, вышитое петухами,
парубками, дугами и колесами полотенце.
Тем временем проснулся доктор, первым соскочил вниз с полатей и помог жене
спуститься на пол.
Между тем мимо растворенной вагонной дверцы вслед за будками и фонарями уже
плыли станционные деревья, отягченные целыми пластами снега, который они как хлеб-соль
протягивали на выпрямленных ветвях навстречу поезду, и с поезда первыми на скором еще
ходу соскакивали на нетронутый снег перрона матросы, и бегом, опережая всех, бежали за
угол станционного строения, где обыкновенно, под защитой боковой стены, прятались
торговки запрещенным съестным.
Черная форма моряков, развевающиеся ленты их бескозырок и их раструбом книзу
расширяющиеся брюки придавали их шагу натиск и стремительность, и заставляли
расступаться перед ними, как перед разбежавшимися лыжниками или несущимися во весь
дух конькобежцами.
За углом станции, прячась друг за друга и волнуясь, как на гадании, выстраивались
гуськом крестьянки ближних деревень с огурцами, творогом, вареной говядиной и ржаными
ватрушками, хранившими на холоде дух и тепло под стегаными покрышками, под которыми
их выносили. Бабы и девки в заправленных под полушубки платках вспыхивали, как маков
цвет, от иных матросских шуток, и в то же время боялись их пуще огня, потому что из
моряков, преимущественно, формировались всякого рода отряды по борьбе со спекуляцией и
запрещенною свободною торговлей.
Смущение крестьянок продолжалось недолго. Поезд останавливался. Прибывали
остальные пассажиры. Публика перемешивалась. Закипала торговля.
Антонина Александровна производила обход торговок, перекинув через плечо
полотенце с таким видом, точно шла на станционные задворки умыться снегом. Ее уже
несколько раз окликнули из рядов:
— Эй, эй, городская, что просишь за ширинку?
Но Антонина Александровна, не останавливаясь, шла с мужем дальше.
В конце ряда стояла женщина в черном платке с пунцовыми разводами. Она заметила
полотенце с вышивкой. Ее дерзкие глаза разгорелись. Она поглядела по бокам,
удостоверилась, что опасность не грозит ниоткуда, быстро подошла вплотную к Антонине
Александровне и, откинув попонку со своего товара, прошептала горячей скороговоркой:
— Эвона что. Небось такого не видала? Не соблазнишься? Ну, долго не думай —
отымут.
Отдай полотенце за полоток.
Антонина Александровна не разобрала последнего слова. Ей подумалось, что речь о
каком-то платке. Она переспросила:
— Ты что, голубушка?
Полотком крестьянка назвала пол-зайца, разрубленного пополам и целиком
зажаренного от головы до хвоста, которого она держала в руках. Она повторила:
— Отдай, говорю, полотенце за полоток. Ты что глядишь?
Чай, не собачина. Муж у меня охотник. Заяц это, заяц.
Мена состоялась. Каждой стороне казалось, что она в великом барыше, а противная в
таком же большом накладе. Антонине Александровне было стыдно так нечестно
объегоривать бедную крестьянку. Та же, довольная сделкой, поспешила скорее прочь от
греха и, кликнув расторговавшуюся соседку, зашагала вместе с нею домой по протоптанной