Page 204 - Доктор Живаго

на это смотреть. За меня жене руки скрутит, запытает, за меня жену и детей замучит, по
суставчикам, по косточкам переберет.
Вот и спи и ешь тут, изволь. Даром что чугунный, сказишься, тронешься.
— Чудак ты, Памфил. Не понимаю тебя. Годы без них обходился, ничего про них не
знал, не тужил. А теперь не сегодня-завтра с ними свидишься, и чем радоваться, панихиду по
них поешь.
— То прежде, а то теперь, большая разница. Одолевает нас белопогонная гадина. Да не
обо мне речь. Мое дело гроб. Туда, видно, мне и дорога. Да ведь своих-то родименьких я с
собой на тот свет не возьму. Достанутся они в лапы поганому. Всю-то кровь он из них
выпустит по капельке.
— И от этого бегунчики? Говорят, бегунчики тебе какие-то являются.
— Ну ин ладно, доктор. Я не всё тебе сказал. Не сказал главного. Ну, ладно, слушай
мою правду колкую, не взыщи, я тебе всё в глаза скажу.
Много я вашего брата в расход пустил, много на мне крови господской, офицерской, и
хоть бы что. Числа, имени не помню, вся вода растеклась. Оголец у меня один из головы
нейдет, огольца одного я стукнул, забыть не могу. За что я парнишку погубил? Рассмешил,
уморил он меня. Со смеху застрелил, сдуру.
Ни за что.
В февральскую было. При Керенском. Бунтовали мы. На чугунке было дело. Послали к
нам мальчишку агитаря, языком нас в атаку подымать. Чтобы воевали мы до победного
конца. Приехал кадетик нас языком усмирять. Такой щупленький. Был у него лозунг до
победного конца. Вскочил он с этим лозунгом на пожарный ушат, пожарный ушат стоял на
станции. Вскочил он, значит, на ушат, чтобы оттуда призывать в бой ему повыше, и вдруг
крышка у него под ногами подвернись, и он в воду. Оступился. Ой смехота! Я так и
покатился. Думал, помру. Ой умора! А у меня в руках ружье. А я хохочу-хохочу, и все тут,
хоть ты что хошь. Ровно он меня защекотал. Ну, приложился я и хлоп его на месте. Сам не
понимаю, как это вышло. Точно меня кто под руку толкнул.
Вот, значит, и бегунчики мои. По ночам станция мерещится.
Тогда было смешно, а теперь жалко.
— В городе Мелюзееве было, станция Бирючи?
— Запамятовал.
— С зыбушинскими жителями бунтовали?
— Запамятовал.
— Фронт-то какой был? На каком фронте? На Западном?
— Вроде Западный. Все может быть. Запамятовал.

ЧАСТЬ двенадцатая.
РЯБИНА В САХАРЕ

1

Семьи партизан давно следовали на телегах за общим войском, с детьми и пожитками.
За хвостом беженского обоза, совсем позади, гнали несметные гурты скота,
преимущественно коров, числом в несколько тысяч голов.
Вместе с женами партизан в лагере появилось новое лицо, солдатка Злыдариха или
Кубариха, скотья лекарка, ветеринарка, а в тайне также и ворожея.
Она ходила в шапочке пирожком, надетой набекрень, и гороховой шинели
шотландских королевских стрелков из английских обмундировочных поставок Верховному
правителю, и уверяла, что эти вещи она перешила из арестантского колпака и халата, и что
будто бы красные освободили её из Кежемской централки, где её неизвестно за что держал
Колчак.