Page 200 - Доктор Живаго

прозрачные, как огонь и лес, стрекозы.
Юрий Андреевич с детства любил сквозящий огнем зари вечерний лес. В такие минуты
точно и он пропускал сквозь себя эти столбы света. Точно дар живого духа потоком входил в
его грудь, пересекал все его существо, и парой крыльев выходил из-под лопаток наружу. Тот
юношеский первообраз, который на всю жизнь складывается у каждого, и потом навсегда
служит и кажется ему его внутренним лицом, его личностью, во всей первоначальной силе
пробуждался в нем, и заставлял природу, лес, вечернюю зарю и всё видимое преображаться в
такое же первоначальное и всеохватывающее подобие девочки. «Лара»! — закрыв глаза,
полушептал или мысленно обращался он ко всей своей жизни, ко всей божьей земле, ко
всему расстилавшемуся перед ним, солнцем озаренному пространству.
Но очередное, злободневное продолжалось, в России была Октябрьская революция, он
был в плену у партизан. И, сам того не замечая, он подошел к костру Каменнодворского.
— Делопроизводство уничтожаете? До сих пор не сожгли?
— Куда там! Этого добра еще надолго хватит.
Доктор носком сапога спихнул и разрознил одну из сваленных куч. Это была
телеграфная штабная переписка белых. Смутное предположение, что среди бумажек он
натолкнется на имя Ранцевича, мелькнуло у него, но обмануло его. Это было неинтересное
собрание прошлогодних шифрованных сводок в невразумительных сокращениях вроде
следующего: «Омск генкварверх первому копия Омск наштаокр омского карта сорок верст
Енисейского не поступало». Он разгреб ногой другую кучку. Из нее расползлись врозь
протоколы старых партизанских собраний. Сверху легла бумажка: «Весьма срочно. Об
отпусках.
Перевыборы членов ревизионной комиссии. Текущее. Ввиду недоказанности
обвинений учительницы села Игнатодворцы, армейский совет полагает…
В это время Каменнодворский вынул что-то из кармана, подал доктору и сказал:
— Вот расписание вашей медицинской части на случай выступления из лагеря. Телеги
с партизанскими семьями уже близко. Лагерные разногласия сегодня будут улажены. Со дня
на день можно ждать, что мы снимемся.
Доктор бросил взгляд на бумажку и ахнул.
— Это меньше, чем мне дали в последний раз. А сколько раненых прибавилось!
Ходячие и перевязочные пешком пойдут. Но их ничтожное количество. А на чем я тяжелых
повезу? А медикаменты, а койки, оборудование!
— Как-нибудь сожмитесь. Надо применяться к обстоятельствам. Теперь о другом.
Общая ото всех просьба к вам. Тут есть товарищ, закаленный, проверенный, преданный делу
и прекрасный боец. Что-то с ним творится неладное.
— Палых? Мне Лайош говорил.
— Да. Сходите к нему. Исследуйте.
— Что-то психическое?
— Предполагаю. Какие-то бегунчики, как он выражается.
По-видимому, галлюцинации. Бессонница. Головные боли.
— Хорошо. Пойду не откладывая. Сейчас у меня свободное время. Когда начало
сходки?
— Думаю, уже собираются. Но на что вам? Видите, вот и я не пошел. Обойдутся без
нас.
— Тогда я пойду к Памфилу. Хотя я с ног валюсь, так спать хочу. Ливерий Аверкиевич
любит по ночам философствовать, заговорил меня. Как пройти к Памфилу? Где он
помещается?
— Молодой березнячок за бутовой ямой знаете? Березовый молоднячок.
— Найду.
— Там на полянке командирские палатки. Мы одну Памфилу предоставили. В
ожидании семьи. К нему ведь жена и дети едут в обозе. Да, так вот он в одной из
командирских палаток. На правах батальонного. За свои революционные заслуги.