Page 27 - Доктор Живаго

человек, пятившийся задом перед шествием и взмахами зажатой в руке кубанки
дирижировавший пением, надел шапку, перестал запевать и, повернувшись спиной к
процессии, пошел впереди и стал прислушиваться, о чем говорят остальные распорядители,
шедшие рядом. Пение расстроилось и оборвалось. Стал слышен хрустящий шаг несметной
толпы по мерзлой мостовой.
Доброжелатели сообщали инициаторам шествия, что демонстрантов впереди
подстерегают казаки. О готовящейся засаде телефонировали в близлежащую аптеку.
— Так что же, — говорили распорядители. — Тогда главное — хладнокровие и не
теряться. Надо немедленно занять первое общественное здание, какое попадется по дороге,
объявить людям о грозящей опасности и расходиться поодиночке.
Заспорили, куда будет лучше всего. Одни предлагали в Общество купеческих
приказчиков, другие в Высшее техническое, третьи в Училище иностранных
корреспондентов.
Во время этого спора впереди показался угол казенного здания. В нем тоже
помещалось учебное заведение, годившееся в качестве прибежища ничуть не хуже
перечисленных.
Когда идущие поравнялись с ним, вожаки поднялись на полукруглую площадку и
знаками остановили голову процессии.
Многостворчатые двери входа открылись, и шествие в полном составе, шуба за шубой
и шапка за шапкой стало вливаться в вестибюль школы и подниматься по её парадной
лестнице.
— В актовый зал, в актовый зал! — кричали сзади единичные голоса, но толпа
продолжала валить дальше, разбредаясь в глубине по отдельным коридорам и классам.
Когда публику все же удалось вернуть, и все расселись на стульях, руководители
несколько раз пытались объявить собранию о расставленной впереди ловушке, но их никто
не слушал.
Остановка и переход в закрытое помещение были поняты как приглашение на
импровизированный митинг, который тут же и начался.
Людям после долгого шагания с пением хотелось посидеть немного молча, и чтобы
теперь кто-нибудь другой отдувался за них и драл свою глотку. По сравнению с главным
удовольствием отдыха безразличны были ничтожные разногласия говоривших, почти во
всем солидарных друг с другом.
Поэтому наибольший успех выпал на долю наихудшего оратора, не утомлявшего
слушателей необходимостью следить за ним.
Каждое его слово сопровождалось ревом сочувствия. Никто не жалел, что его речь
заглушается шумом одобрения. С ним торопились согласиться из нетерпения, кричали
«позор», составляли телеграмму протеста и вдруг, наскучив однообразием его голоса,
поднялись как один и, совершенно забыв про оратора, шапка за шапкой и ряд за рядом
толпой спустились по лестнице и высыпали на улицу. Шествие продолжалось.
Пока митинговали, на улице повалил снег. Мостовые побелели.
Снег валил все гуще.
Когда налетели драгуны, этого в первую минуту не подозревали в задних рядах. Вдруг
спереди прокатился нарастающий гул, как когда толпою кричат «ура». Крики «караул»,
«убили» и множество других слились во что-то неразличимое. Почти в ту же минуту на
волне этих звуков по тесному проходу, образовавшемуся в шарахнувшейся толпе,
стремительно и бесшумно пронеслись лошадиные морды и гривы и машущие шашками
всадники.
Полувзвод проскакал, повернул, перестроился и врезался сзади в хвост шествия.
Началось избиение.
Спустя несколько минут улица была почти пуста. Люди разбегались по переулкам.
Снег шел реже. Вечер был сух, как рисунок углем. Вдруг садящееся где-то за домами солнце
стало из-за угла словно пальцем тыкать во все красное на улице: в красноверхие шапки