Page 275 - Доктор Живаго

свисающим с полатей краем стеганого одеяла.
В передней стене у входа торчал над раковиной край действующего водопровода. По
бокам дворницкой тянулись лавки с подсунутыми под них пожитками в мешках и сундуках.
Левую сторону занимал кухонный стол. Над столом висел прибитый к стене посудный
поставец.
Печь топилась. В дворницкой было жарко. Перед печью, засучив рукава до локтя,
стояла Маркелова жена Агафья Тихоновна и длинным, глубоко достающим ухватом
передвигала горшки в печи то теснее в кучу, то свободнее, смотря по надобности. Потное
лицо её попеременно озарялось светом дышавшего печного жара и туманилось паром
готовившегося варева. Отодвинув горшки в сторону, она вытащила из глубины пирог на
железном листе, одним махом перевернула его верхней корочкой вниз и на минуту
задвинула назад подрумяниться. В дворницкую вошел Юрий Андреевич с двумя ведрами.
— Хлеб да соль.
— Просим вашей милости. Садись, гостем будешь.
— Спасибо, — обедал.
— Знаем мы твои обеды. Сел бы да покушал горячего. Что брезгуешь. Картовь печеная
в махотке. Пирог с кашей. Пашано.
— Нет, правда, спасибо. Извини, Маркел, что часто хожу, квартиру тебе стужу. Хочу
сразу воды побольше напасти.
Отчистил до блеска ванну цинковую у Свентицких, всю наполню, и в баки натаскаю.
Еще раз пять, а то и десять загляну сейчас, а потом долго не буду надоедать. Извини,
пожалуйста, что хожу.
Кроме тебя не к кому.
— Лей вволю, не жалко. Сыропу нет, а воды, сколько хошь.
Бери задаром. Не торгуем.
За столом захохотали.
Когда Юрий Андреевич зашел в третий раз за пятым и шестым ведром, тон уже
несколько изменился и разговор пошел по-другому.
— Зятья спрашивают, кто такой. Говорю, — не верят. Да ты набирай воду, не
сумлевайся. Только на пол не лей, ворона.
Видишь, порог заплескал. Наледенеет, не ты ломом скалывать придешь. Да плотней
дверь затворяй, раззява, — со двора тянет. Да, сказываю зятьям, кто ты такой есть, не верят.
Сколько на тебя денег извели! Учился, учился, а какой толк?
Когда Юрий Андреевич зашел в пятый или шестой раз, Маркел нахмурился.
— Ну еще раз изволь, а потом баста. Надо, брат, честь знать. Тебе тут Марина
заступница, наша меньшая, а то б я не поглядел, какой ты благородный каменщик, и дверь на
запор.
Помнишь Марину-то? Вон она, на конце стола, черненькая. Ишь, заалелась. Не
забижайте, говорит, его, папаня. А кто тебя трогает. На главном телеграфе телеграфисткою
Марина, по иностранному понимает. Он, говорит, несчастный. За тебя хоть в огонь, так тебя
жалеет. А нешто я тебе повинен, что ты не выдался. Не надо было в Сибирь драть, дом в
опасный час бросать. Сами виноваты. Вон мы всю эту голодуху, всю эту блокату белую
высидели, не пошатнулись, и целы. Сам на себя пеняй. Тоньку не сберег, по заграницам
бродяжествует. Мне что.
Твое дело. Только не взыщи, спрошу я, куда тебе воды такую прорву? Ты не двор ли
нанялся под каток поливать, чтобы обледенел? Эх ты, как и серчать на тебя, курицыно
отродье.
Опять за столом захохотали. Марина недовольным взором обвела своих, вспыхнула,
что-то стала им выговаривать. Юрий Андреевич услышал её голос, поразился им, но еще не
разобрался в его секрете.
— Мытья много в доме, Маркел. Надо убраться. Полы. Хочу кое-что постирать.
За столом стали удивляться.