Page 276 - Доктор Живаго

— И не страм тебе такое говорить, не то что делать, китайская ты прачешная, незнамо
что!
— Юрий Андреевич, вы позвольте я к вам дочку пошлю. Она к вам придет, постирает,
помоет. Если что надо, худое починит.
Ты их не бойся, доченька. Видишь, другим не в пример, какие они деликатные. Мухи
не обидят.
— Нет, что вы, Агафья Тихоновна, не надо. Никогда я не соглашусь, чтобы Марина для
меня маралась, пачкалась. Какая она мне чернорабочая? Обойдусь и сам.
— Вам мараться можно, а что же мне? Какой вы несговорчивый, Юрий Андреевич.
Зачем отмахиваетесь? А если я к вам в гости напрошусь, неужто выгоните?
Из Марины могла бы выйти певица. У неё был певучий чистый голос большой высоты
и силы. Марина говорила негромко, но голосом, который был сильнее разговорных
надобностей и не сливался с Мариною, а мыслился отдельно от нее. Казалось, он доносился
из другой комнаты и находился за её спиною. Этот голос был её защитой, её ангелом
хранителем. Женщину с таким голосом не хотелось оскорбить или опечалить.
С этого воскресного водоношения и завязалась дружба доктора с Мариною. Она часто
заходила к нему помочь по хозяйству.
Однажды она осталась у него и не вернулась больше в дворницкую. Так она стала
третьей не зарегистрированной в загсе женою Юрия Андреевича, при неразведенной первой.
У них пошли дети. Отец и мать Щаповы не без гордости стали звать дочку докторшей.
Маркел ворчал, что Юрий Андреевич не венчан с Мариною и что они не расписываются. —
Да что ты, очумел? — возражала ему жена. — Это что же при живой Антонине получится?
Двоебрачие? — Сама ты дура, — отвечал Маркел. — Что на Тоньку смотреть. Тоньки ровно
как бы нету. За нее никакой закон не заступится.
Юрий Андреевич иногда в шутку говорил, что их сближение было романом в двадцати
ведрах, как бывают романы в двадцати главах или двадцати письмах.
Марина прощала доктору его странные, к этому времени образовавшиеся причуды,
капризы опустившегося и сознающего свое падение человека, грязь и беспорядок, которые
он заводил.
Она терпела его брюзжание, резкости, раздражительность.
Ее самопожертвование шло еще дальше. Когда по его вине они впадали в
добровольную, им самим созданную нищету, Марина, чтобы не оставлять его в эти
промежутки одного, бросала службу, на которой её так ценили, и куда снова охотно
принимали после этих вынужденных перерывов. Подчиняясь фантазии Юрия Андреевича,
она отправлялась с ним по дворам на заработки. Оба сдельно пилили дрова проживающим в
разных этажах квартирантам. Некоторые, в особенности разбогатевшие в начале нэпа
спекулянты и стоявшие близко к правительству люди науки и искусства, стали
обстраиваться и обзаводиться обстановкой. Однажды Марина с Юрием Андреевичем,
осторожно ступая по коврам валенками, чтобы не натащить с улицы опилок, нанашивала
запас дров в кабинет квартирохозяину, оскорбительно погруженному в какое-то чтение и не
удостаивавшему пильщика и пильщицу даже взглядом. С ними договаривалась,
распоряжалась и расплачивалась хозяйка.
«К чему эта свинья так прикована?» — полюбопытствовал доктор. — «Что размечает
он карандашом так яростно?» — Обходя с дровами письменный стол, он заглянул вниз из-за
плеча читающего. На столе лежали книжечки Юрия Андреевича в Васином раннем
Вхутемасовском издании.

7

Марина с доктором жила на Спиридоновке, Гордон снимал комнату рядом, на Малой
Бронной. У Марины и доктора было две девочки, Капка и Клашка. Капитолине, Капельке,
шел седьмой годок, недавно родившейся Клавдии было шесть месяцев.