Page 55 - Доктор Живаго

и, споря, перебивали друг друга.
— Что она наделала, что она наделала, — в отчаянии повторял Комаровский.
— Боря, ты жив? Боря, ты жив, — истерически выкрикивала госпожа Корнакова. —
Говорили, что здесь в гостях доктор Дроков. Да, но где же он, где он? Ах, оставьте,
пожалуйста!
Для вас царапина, а для меня оправдание всей моей жизни. О мой бедный мученик,
обличитель всех этих преступников! Вот она, вот она дрянь, я тебе глаза выцарапаю,
мерзавка! Ну теперь ей не уйти! Что вы сказали, господин Комаровский? В вас? Она
стреляла в вас? Нет, я не могу. У меня большое горе, господин Комаровский, опомнитесь,
мне сейчас не до шуток. Кока, Кокочка, ну что ты скажешь! На отца твоего… Да… Но
десница Божья… Кока! Кока!
Толпа из гостиной вкатилась в зал. В середине, громко отшучиваясь и уверяя всех в
своей совершенной невредимости, шел Корнаков, зажимая чистою салфеткою кровоточащую
царапину на легко ссаженной левой руке. В другой группе несколько в стороне и позади
вели за руки Лару.
Юра обомлел, увидав ее. — Та самая! И опять при каких необычайных
обстоятельствах! И снова этот седоватый. Но теперь Юра знает его. Это видный адвокат
Комаровский, он имел отношение к делу об отцовском наследстве. Можно не
раскланиваться, Юра и он делают вид, что незнакомы. А она…
Так это она стреляла? В прокурора? Наверное, политическая.
Бедная. Теперь ей не поздоровится. Как она горделиво хороша! А эти! Тащат ее, черти,
выворачивая руки, как пойманную воровку.
Но он тут же понял, что ошибается. У Лары подкашивались ноги. Ее держали за руки,
чтобы она не упала, и с трудом дотащили до ближайщего кресла, в которое она и рухнула.
Юра подбежал к ней, чтобы привести её в чувство, но для большего удобства решил
сначала проявить интерес к мнимой жертве покушения. Он подошел к Корнакову и сказал:
— Здесь просили врачебной помощи. Я могу подать ее.
Покажите мне вашу руку… Ну, счастлив ваш Бог. Это такие пустяки, что я не стал бы
перевязывать. Впрочем, немного йоду не помешает. Вот Фелицата Семеновна, мы попросим
у нее.
На Свентицкой и Тоне, быстро приблизившихся к Юре, не было лица. Они сказали,
чтобы он все бросил и шел скорее одеваться, за ними приехали, дома что-то неладное. Юра
испугался, предположив самое худшее, и, позабыв обо всем на свете, побежал одеваться.

15

Они уже не застали Анну Ивановну в живых, когда с подъезда в Сивцевом сломя
голову вбежали в дом. Смерть наступила за десять минут до их приезда. Ее причиной был
долгий припадок удушья вследствие острого, вовремя не распознанного отека легких.
Первые часы Тоня кричала благим матом, билась в судорогах и никого не узнавала. На
другой день она притихла, терпеливо выслушивая, что ей говорили отец и Юра, но могла
отвечать только кивками, потому что, едва она открывала рот, горе овладевало ею с прежнею
силой и крики сами собой начинали вырываться из нее как из одержимой.
Она часами распластывалась на коленях возле покойницы, в промежутках между
панихидами обнимая большими красивыми руками угол гроба вместе с краем помоста, на
котором он стоял, и венками, которые его покрывали. Она никого кругом не замечала.
Но едва её взгляды встречались с глазами близких, она поспешно вставала с полу,
быстрыми шагами выскальзывала из зала, сдерживая рыданье, стремительно взбегала по
лесенке к себе наверх и, повалившись на кровать, зарывала в подушки взрывы бушевавшего
в ней отчаяния.
От горя, долгого стояния на ногах и недосыпания, от густого пения, и ослепляющего
света свечей днем и ночью, и от простуды, схваченной на этих днях, у Юры в душе была