Page 54 - Доктор Живаго

Польщенная девушка улыбнулась Комаровскому, вспыхнула и просияла. При виде
этого Лара чуть не вскрикнула. Краска стыда густо залила ей лицо, у нее покраснели лоб и
шея. «Новая жертва», — подумала она. Лара увидела как в зеркале всю себя и всю свою
историю. Но она еще не отказалась от мысли поговорить с Комаровским и, решив отложить
попытку до более удобной минуты, заставила себя успокоиться и вернулась в зал.
С Комаровским за одним столом играло еще три человека. Один из его партнеров,
который сидел рядом с ним, был отец щеголя лицеиста, пригласившего Лару на вальс. Об
этом Лара заключила из двух-трех слов, которыми она перекинулась с кавалером, кружась с
ним по залу. А высокая брюнетка в черном с шалыми горящими глазами и неприятно
по-змеиному напруженной шеей, которая поминутно переходила то из гостинной в зал на
поле сыновней деятельности, то назад в гостиную к игравшему мужу, была мать Коки
Корнакова. Наконец, случайно выяснилось, что девушка, подавшая повод к сложным
Лариным чувствованиям, сестра Коки, и Ларины сближения не имели под собой никакой
почвы.
— Корнаков, — представился Кока Ларе в самом начале. Но тогда она не разобрала. —
Корнаков, — повторил он на последнем скользящем кругу, подведя её к креслу, и
откланялся.
На этот раз Лара расслышала. — Корнаков, Корнаков, — призадумалась она. — Что-то
знакомое. Что-то неприятное.
Потом она вспомнила. Корнаков — товарищ прокурора московской судебной палаты.
Он обвинял группу железнодорожников, вместе с которыми судился Тиверзин. Лаврентий
Михайлович по Лариной просьбе ездил его умасливать, чтобы он не так неистовствовал на
этом процессе, но не уломал. — Так вот оно что! Так, так, так. Любопытно. Корнаков.
Корнаков.

14

Был первый или второй час ночи. У Юры стоял шум в ушах.
После перерыва, в течение которого в столовой пили чай с птифурами, танцы
возобновились. Когда свечи на елке догорали, их уже больше никто не сменял.
Юра стоял в рассеянности посреди зала и смотрел на Тоню, танцевавшую с кем-то
незнакомым. Проплывая мимо Юры, Тоня движением ноги откидывала небольшой трен
слишком длинного атласного платья и, плеснув им, как рыбка, скрывалась в толпе
танцующих.
Она была очень разгорячена. В перерыве, когда они сидели в столовой, Тоня отказалась
от чая и утоляла жажду мандаринами, которые она без счета очищала от пахучей легко
отделявшейся кожуры. Она поминутно вынимала из-за кушака или из рукавчика батистовый
платок, крошечный как цветы фруктового дерева, и утирала им струйки пота по краям губ и
между липкими пальчиками. Смеясь и не прерывая оживленного разговора, она машинально
совала платок назад за кушак или за оборку лифа.
Теперь, танцуя с неизвестным кавалером и при повороте задевая за сторонившегося и
хмурившегося Юру, Тоня мимоходом шаловливо пожимала ему руку и выразительно
улыбалась. При одном из таких пожатий платок, который она держала в руке, остался на
Юриной ладони. Он прижал его к губам и закрыл глаза. Платок издавал смешанный запах
мандариновой кожуры и разгоряченной Тониной ладони, одинаково чарующий. Это было
что-то новое в Юриной жизни, никогда не испытанное и остро пронизывающее сверху
донизу. Детски-наивный запах был задушевно-разумен, как какое-то слово, сказанное
шопотом в темноте. Юра стоял, зарыв глаза и губы в ладонь с платком и дыша им. Вдруг в
доме раздался выстрел.
Все повернули головы к занавеси, отделявшей гостиную от зала. Минуту длилось
молчание. Потом начался переполох. Все засуетились и закричали. Часть бросилась за Кокой
Корнаковым на место грянувшего выстрела. Оттуда уже шли навстречу, угрожали, плакали