Page 65 - Доктор Живаго

сказала ему сестра, — пусть доктор не тревожится, придется потерпеть сутки-другие».
На третий день он узнал, что роды начались ночью, на рассвете прошли воды и с утра
не прекращаются сильные схватки.
Он сломя голову помчался в клинику и, когда шел по коридору, слышал через
полуоткрытую по нечаянности дверь душераздирающие крики Тони, как кричат задавленные
с отрезанными конечностями, извлеченные из-под колес вагона.
Ему нельзя было к ней. Закусив до крови согнутый в суставе палец, он отошел к окну,
за которым лил тот же косой дождь, как вчера и позавчера.
Из палаты вышла больничная сиделка. Оттуда доносился писк новорожденного.
— Спасена, спасена, — радостно повторял про себя Юрий Андреевич.
— Сынок. Мальчик. С благополучным разрешением от бремени, — нараспев говорила
сиделка. — Сейчас нельзя. Придет время — покажем. Тогда придется раскошелиться на
родильницу.
Намучилась. С первым. С первым завсегда мука.
— Спасена, спасена, — радовался Юрий Андреевич, не понимая того, что говорила
сиделка, и того, что она своими словами зачисляла его в участники совершившегося, между
тем как при чем он тут? Отец, сын — он не видел гордости в этом даром доставшемся
отцовстве, он не чувствовал ничего в этом с неба свалившемся сыновстве. Все это лежало
вне его сознания.
Главное была Тоня, Тоня, подвергшаяся смертельной опасности и счастливо её
избегнувшая.
У него был больной невдалеке от клиники. Он зашел к нему и через полчаса вернулся.
Обе двери, из коридора в тамбур и дальше, из тамбура в палату, были опять приоткрыты.
Сам не сознавая, что он делает, Юрий Андреевич прошмыгнул в тамбур.
Растопырив руки, перед ним как из-под земли вырос мастодонт-гинеколог в белом
халате.
— Куда? — задыхающимся шёпотом, чтобы не слышала родильница, остановил он его.
— Что вы, с ума сошли? Раны, кровь, антисептика, не говоря уж о психическом потрясении.
Хорош! А еще врач.
— Да разве я… Я только одним глазком. Отсюда. Сквозь щелку.
— А, это другое дело. Так и быть. Но чтобы мне!.. Смотрите! Если заметит, убью,
живого места не оставлю!
В палате спиной к двери стояли две женщины в халатах, акушерка и нянюшка. На
нянюшкниой руке жилился писклявый и нежный человеческий отпрыск, стягиваясь и
растягиваясь, как кусок темно-красной резины. Акушерка накладывала лигатуры на
пуповину, чтобы отделить ребенка от последа. Тоня лежала посередине палаты на
хирургической койке с подъемною доскою. Она лежала довольно высоко. Юрию
Андреевичу, который всё преувеличивал от волнения, показалось, что она лежит примерно
на уровне конторок, за которыми пишут стоя.
Поднятая к потолку выше, чем это бывает с обыкновенными смертными, Тоня тонула в
парах выстраданного, она как бы дымилась от изнеможения. Тоня возвышалась посреди
палаты, как высилась бы среди бухты только что причаленная и разгруженная барка,
совершающая переходы через море смерти к материку жизни с новыми душами,
переселяющимися сюда неведомо откуда. Она только что произвела высадку одной такой
души и теперь лежала на якоре, отдыхая всей пустотой своих облегченных боков. Вместе с
ней отдыхали ее надломленные и натруженные снасти и обшивка, и ее забвение, ее угасшая
память о том, где она недавно была, что переплыла и как причалила.
И так как никто не знал географии страны, под флагом которой она пришвартовалась,
было неизвестно, на каком языке обратиться к ней.
На службе все наперерыв поздравляли его. — Как быстро они узнали! — удивлялся
Юрий Андреевич.
Он прошел в ординаторскую, которую назвали кабаком и помойной ямой, потому что