Page 119 - Глазами клоуна

отправлюсь на велосипеде к Сабине Эмондс, съем свою тарелку супа. Может быть,
Зоммервильд позвонит Цюпфнеру в Рим и посоветует ему сойти с поезда, не доезжая Бонна,
в Годесберге. Тогда я поеду на велосипеде, сяду перед их садом, разбитым на склоне, и спою
свою песенку — пусть она придет, пусть посмотрит на меня, и я пойму: живая она или
мертвая. Жалел я одного только отца, очень хорошо, что он спас тех женщин от расстрела, и
хорошо, что он положил мне руку на плечо, а сейчас — я увидел это в зеркале — в гриме я
был не просто похож на-него, наше сходство было поразительным, и я понял, как тяжело ему
далось обращение Лео в католичество. Сам Лео не вызывал во мне сочувствия, ведь у него
есть его вера.
Когда я спускался в лифте, еще не было даже половины десятого. Я вспомнил доброго
христианина Костерта, который зажулил у меня бутылку водки и разницу между билетом в
мягком и в жестком. Надо отправить ему доплатное письмо и воззвать к его совести. И потом
он еще должен переслать мне квитанцию от багажа. Я был рад, что не встретил свою
красивую соседку, госпожу Гребсель. Пришлось бы ей все объяснять. А если она увидит
меня на ступеньках вокзала, тогда уже объяснять ничего не надо. Жаль, что у меня не было
угольного брикета — визитной карточки.
На улице стало прохладно — типичный мартовский вечер; я поднял воротник пиджака,
нахлобучил шляпу и нащупал в кармане последнюю сигарету. Наверное, следовало
захватить коньячную бутылку; она очень живописна, но может помешать делу
благотворительности, коньяк — дорогой, и по бутылке это видно. Зажав под левой рукой
подушку, а под правой — гитару, я опять шел на вокзал. Только сейчас я увидел приметы
времени, времени, которое прозвали у нас «шутовским». Пьяный паренек, загримированный
под Фиделя Кастро, пристал ко мне, но я благополучно ускользнул. На вокзальной лестнице
кучка людей — матадоров и испанских сеньорит — поджидала такси. Я совсем забыл, что в
городе карнавал. Для меня это как нельзя более кстати. Профессиональный актер надежней
всего скрыт в толпе любителей. Я устроил подушку на третьей ступеньке снизу, сел, снял
шляпу и положил на донышко сигарету — не на самую середину и в то же время не совсем
сбоку, а так, чтобы казалось, будто ее бросили сверху; потом я начал петь: «Неохота слушать
ХДС», никто не замечал меня; да это было и не нужно — Пройдет час, два, три, и они
обратят на меня внимание. Когда на вокзале раздался голос диктора, я перестал петь. Он
объявил о прибытии поезда из Гамбурга, и я запел снова. И вдруг я вздрогнул: в шляпу упала
первая монетка — десять пфеннигов; монетка ударилась о сигарету и немного сдвинула ее. Я
положил сигарету на место и снова запел.